Женитьба. Драматические отрывки. Том 5 - читать онлайн книгу. Автор: Николай Гоголь cтр.№ 6

Жевакин (девчонке). Пожалуйста, душенька, почисть меня… Пыли-то, знаешь, на улице попристало не мало. Вон там, пожалуйста, сними пушинку. (Поворачивается). Так! Спасибо, душенька. Вот еще посмотри: там как будто паучок лазит! А на подборах-то сзади ничего нет? Спасибо, родимая! Вон тут еще, кажется. (Гладит рукою рукав фрака и поглядывает на Анучкина и Ивана Павловича). Суконцо-то ведь аглицкое! Ведь каково носится! В 95 году, когда была эскадра наша в Сицилии, купил я его еще мичманом и сшил с него мундир; в 801, при Павле Петровиче, я был сделан лейтенантом — сукно было совсем новешенькое; в 814 сделал экспедицию вокруг света, и вот только по швам немного поистерлось; в 815 вышел в отставку, только перелицевал: уж десять лет ношу, до сих пор почти что новый. Благодарю, душенька, м… раскрасоточка! (Делает ей ручку и, подходя к зеркалу, слегка взъерошивает волосы).

Анучкин. А как, позвольте узнать, Сицилия — вот вы изволили сказать: Сицилия, — хорошая это земля Сицилия?

Жевакин. А прекрасная! Мы тридцать четыре дня там пробыли; вид, я вам доложу, восхитительный. Эдакие горы, эдак деревцо какое-нибудь гранатное, и везде италианочки, такие розанчики, так вот и хочется поцеловать.

Анучкин. И хорошо образованы?

Жевакин. Превосходным образом! Так образованные, как вот у нас только графини разве. Бывало, пойдешь по улице — ну, русский лейтенант… Натурально, здесь эполеты (показывает на плеча), золотое шитье, и эдак красоточки черномазенькие — у них ведь возле каждого дома балкончики и крыши вот, как этот пол, совершенно плоски. Бывало, эдак смотришь и сидит эдакой розанчик… Ну, натурально, чтобы не ударить лицом в грязь…(Кланяется и размахивает рукою). И она эдак только. (Делает рукою движение). Натурально, одета: здесь у ней какая-нибудь тафтица, шнуровочка, дамские разные сережки… ну, словом, такой лакомый кусочек…

Анучкин. А как, позвольте еще вам сделать вопрос, — на каком языке изъясняются в Сицилии?

Жевакин. А натурально, все на французском.

Анучкин. И все барышни решительно говорят по-французски?

Жевакин. Все-с решительно. Вы даже, может быть, не поверите тому, что я вам доложу: мы жили тридцать четыре дня, и во все это время ни одного слова я не слыхал от них по-русски.

Анучкин. Ни одного слова?

Жевакин. Ни одного слова. Я не говорю уже о дворянах и прочих синьорах, то-есть разных ихних офицерах; но возьмите нарочно простого тамошнего мужика, который перетаскивает на шее всякую дрянь, попробуйте, скажите ему: «дай, братец, хлеба» — не поймет, ей богу не поймет; а скажи по-французски: «dateci del pane» или «portate vino!» — поймет, и побежит, и точно принесет.

Иван Павлович. А любопытная, однакож, как я вижу, должна быть земля эта Сицилия. Вот вы сказали мужик; что мужик? как он? так ли совершенно, как и русский мужик, широк в плечах и землю пашет, или нет?

Жевакин. Не могу вам сказать: не заметил, пашут или нет; а вот насчет нюханья табаку, так я вам доложу, что все не только нюхают, а даже за губу-с кладут. Перевозка тоже очень дешева; там всё почти вода, и везде гондолы… Натурально, сидит эдакая италианочка, такой розанчик, одета: манишечка, платочек… С нами были и аглицкие офицеры; ну, народ так же, как и наши: моряки… и сначала, точно, было очень странно: не понимаешь друг друга; но потом, как хорошо обознакомились, начали свободно понимать. Покажешь, бывало, эдак на бутылку или стакан, — ну, тотчас и знает, что это значит выпить; приставишь эдак кулак ко рту и скажешь только губами: паф, паф — знает: трубку выкурить. Вообще, я вам доложу, язык довольно легкий, — наши матросы в три дни каких-нибудь стали совершенно понимать друг друга.

Иван Павлович. А преинтересная, как вижу, жизнь в чужих краях. Мне очень приятно сойтись с человеком бывалым. Позвольте узнать: с кем имею честь говорить?

Жевакин. Жевакин-с, лейтенант в отставке. Позвольте с своей стороны тоже спросить: с кем-с имею счастье изъясняться?

Иван Павлович. В должности экзекутора, Иван Павлович Яичница.

Жевакин (не дослышав). Да, я тоже перекусил. Дороги-то, знаю, впереди будет довольно, а время холодновато: селедочку съел с хлебцом.

Иван Павлович. Нет, кажется, вы не так поняли: это фамилия моя — Яичница.

Жевакин (кланяясь). Ах, извините. Я немножко туговат на ухо. Я, право, думал, что вы изволили сказать, что покушали яичницу.

Иван Павлович. Да что делать. Я хотел было уже просить генерала, чтобы позволил называться мне Яичницын, да свои отговорили: говорят, будет похоже на собачий сын.

Жевакин. А это, однакож, бывает. У нас вся третья эскадра, все офицеры и матросы, — все были с престранными фамилиями: [1] Помойкин, Ярыжкин, Перепреев лейтенант; а один мичман, и даже хороший мичман, был по фамилии просто Дырка. И капитан бывало: «эй ты, Дырка, поди сюда!» И, бывало, над ним всегда пошутишь: «эх ты, дырка эдакой!» говоришь бывало ему. (Слышен в сенях звонок; Фекла бежит через комнату отворять).

Яичница. А, здравствуй, матушка!

Жевакин. Здравствуй; как живешь, душа моя?

Анучкин. Здравствуйте, матушка, Фекла Ивановна.

Фекла (бежит впопыхах). Спасибо, отцы мои; здорова, здорова. (Отворяет дверь; в сенях раздаются голоса: «Дома?» — «Дома». Потом несколько почти неслышных слов, на которые Фекла отвечает с досадою: «смотри ты какой!»).

Те же, Кочкарев, Подколесин и Фекла.

Кочкарев (Подколесину). Ты помни: только кураж и больше ничего. (Оглядывается и раскланивается с некоторым изумлением; про себя). Фу ты, какая куча народу. Это что значит? Уж не женихи ли? (Толкает Феклу и говорит ей тихо). С которых сторон понабрала ворон — а?

Фекла (вполголоса). Тут тебе ворон нет, всё честные люди.

Кочкарев (ей). Гости-то несчитанные, кафтаны общипанные.

Фекла. Гляди налёт на свой полёт, а и похвастаться нечем: шапка в рубль, а щи без круп.

Кочкарев. Небось, твои разживные, по дыре в кармане. (Вслух). Да что она делает теперь? Ведь эта дверь, верно, к ней в спальню? (Подходит к двери).

Фекла. Бесстыдник! Говорят тебе, еще одевается.

Кочкарев. Эка беда! Что ж тут такого? Ведь только посмотрю и больше ничего. (Смотрит в замочную скважину).