Женитьба. Драматические отрывки. Том 5 - читать онлайн книгу. Автор: Николай Гоголь cтр.№ 51

* * *

Сказавши монолог, долго кричит. Выходит мать. «Дочь, у тебя болит голова» и прочее.

— Нет, не голова. Болею я вся, болят мои руки, болят мои <ноги?>, болит грудь моя, болит моя душа, болит мое сердце. Огонь во мне. Воды, мать моя, матушка, мамуся. Дай такой воды, чтобы загасила жгущее меня пламя. О, проклята моя злодейка, и проклят род твой, и прокляты те сво <слово недописано>, что кричали. Мать моя матушка, зачем ты меня породила такую несчастную? Ты, видно, не ходила в церковь; ты, видно, не молилась богу; ты, видно, в нечистой воде искупалась, в ядовитом зелье, на котором проползла гадина.

* * *

Внутри рвет меня, все немило мне; ни земля ни небо, ни всё, что вокруг меня.

* * *

Отречение от мира совершенное. А между тем рисуется прежнее счастие и богатство, которое могло <… > Прощание слезное с молодыми летами, с молодыми радостями, со всем и строгое покорение судьбе. Обеты и как будет молиться, как припадать к иконе: «и всё буду плакать и ничего, никакой пищи бедному сердцу, не порадую его никаким воспоминанием».

И вдруг. Здесь встреча с соперницей в уничиженном состоянии, и всё вспыхивает вновь во всем огне и силе. Потоки упреков и злобная радость. Потом опомнивается и вспоминает об обетах, бросается на колени и просит прощения.

Комедия Джиованни Жиро

Перевод с итальянского под редакцией Гоголя

Действующие лица

Маркиз Джулио Антиквати.

Маркиз Энрико, его сын.

Госпожа Джильда Онорати, жена Энрико.

Бернардино, грудной ребенок, их сын.

Маркиз Пиппетто, второй сын Джулио.

Дон Грегорио Кордебоно, дядька, гувернер в доме маркиза.

Леонарда, старая служанка.

Симон, слуга маркиза.

Действие в Риме, в доме маркиза.

Комната со многими дверями.

Маркиз Джулио и Леонарда.

Маркиз. Оставя всю эту болтовню в сторону, сказала ли ты дон Грегорио, что я хочу с ним поговорить?

Леонарда. Да, сударь.

Маркиз. Ну, и довольно; вот и всё.

Леонарда. Но так как он до сих пор не идет, то я хотела… потому что вы думаете, что я…

Маркиз. Придет, придет.

Леонарда. Мне кажется, однакож, что это пренебрежение со стороны дядьки — заставлять себя дожидаться тогда, как сам господин дома зовет его.

Маркиз. Пожалуйста, об этом не заботься. Ты славная женщина; но не хочешь, вот во все время, что ни живешь в моем доме, бросить прескверную привычку — болтать и мешаться не в свои дела.

Леонарда. Что̀ до меня, то я… Может быть, вы воображаете… Напротив, я говорю так, как… а впрочем…

Маркиз. Довольно! Ступай, тебе говорю.

Леонарда. Слушаю. (Про себя.) Это дон Грегорио поссорил его со мною, и таким образом, что я не заметила когда, и ничего не могла этого предвидеть… Но я постарее его… то-есть, я хотела сказать: я похитрее его. (Уходит).

Маркиз и дон Грегорио.

Маркиз. Дай только этой женщине волю, не перестанет вечно болтать, ворча то на одного, то на другого.

Дон Грегорио. Извините, маркиз, что замедлил: письмо, которое…

Маркиз. Помилуйте, дон Грегорио, напротив, простите меня, что вас побеспокоил. Я к вам имею нужду, любезнейший дон Грегорио.

Дон Грегорио. Приказывайте, маркиз.

Маркиз. Признаюсь, меня смущала всегда ипохондрия, овладевшая с недавнего времени сыном моим Энрико; но сегодня, когда он вошел ко мне сказать доброго утра, он показался мне в таком положении, как я никогда не видал… Я за него боюсь.

Дон Грегорио. И на это вы имеете полную причину.

Маркиз. Почему?

Дон Грегорио. Почему!

Маркиз. Я не могу этого себе представить.

Дон Грегорио. И я также.

Маркиз. Он говорит, что совершенно здоров; доктор утверждает то же, — что у него нет лихорадки.

Дон Грегорио. Это так.

Маркиз. Если бы, положим, за мальчиком меньше было смотрения, как бы в доме моем меньше было строгости, я бы мог подозревать; но с моей системой…

Дон Грегорио. Вы меня извините, маркиз, но насчет этого я вам скажу то, что̀ уже сто раз повторял. Вы называете мальчиками ваших двух сыновей, а между тем маркизу Энрико уже двадцать пять лет, а вашему Пиппетто исполнилось девятнадцать.

Маркиз. Хорошо, но какое же отсюда влияние может быть на здоровье?

Дон Грегорио. Сказать вам откровенно, я думаю, что молодой человек впал в ипохондрию, видя себя в такие лета содержимого с такою строгостию. Не доставить ему ни разу случая быть на бале, в театре, ни разу не поговорить с женщинами…

Маркиз. Ох, не говорите мне о женщинах!

Дон Грегорио. Ни разу не позволили ему, так сказать, высунуть носа из дому.

Маркиз. Это не от того. К тому ж вы знаете мой образ мыслей. Молодые люди, пока не достигнут по крайней мере двадцати пяти лет, не должны знать ничего другого, кроме своего дома и учебных занятий. (Начиная горячиться). Боже сохрани, если бы я заметил в них какой-нибудь светский каприз или светскую потребность! Вы понимаете меня?

Дон Грегорио. Успокойтесь! Десять лет я живу в вашем доме, не беру за это никакого жалованья и только из дружбы принял на себя эту должность. Если доныне сохраняю звание дядьки ваших сыновей, то единственно из любви к ним. Вы должны быть после этого твердо уверены во мне.

Маркиз. Так, но ваши правила…

Дон Грегорио. Делайте, что вам угодно. Хотите держать ваших сыновей в тюрьме, держите. Но будьте уверены, что сыновья поступят так, как собака, которая, если на свободе и не привязана, ходит, обнюхивает, узнает, бегает осторожно, словом — делает всё, как следует. Но будучи содержана вечно на цепи — посчастливься ей только когда-нибудь сорваться с этой цепи: мечется, ворчит, кусается и, если попадет в какую навозную кучу, то вымарается в ней хуже всякой другой собаки.