Независимо от Пушкина Ушаков высказывает сходные с его суждениями соображения о юморе и лиризме Гоголя, но отмечает, что язык „Вечеров“ — „не совершенно отделанный“, что „автору нашему недостает творческой фантазии“. Он выделяет у Гоголя простоту рассказа и заявляет: „Мы не знаем ни одного произведения в нашей литературе, которое можно бы сравнить в этом отношении с повестями, изданными пасичником Рудым Паньком“. Ушаков связывает „Вечера“ с целым движением украинской литературы и ее включением в общерусскую. Он пишет: „Небольшое литературное общество, издавна составившееся в Малороссии и постоянно действовавшее в духе местного патриотизма, сколько можно судить по первым трудам оного, имело сперва целью сохранить во всей чистоте особенность своего наречия и оригинальность давнопрошедшего быта… Но в последнее время малороссийская школа оставила сию слишком местную цель свою и обратилась к мысли более глубокой — удерживать только характерное отличие своего наречия, поставляя главнейшею целью раскрывать народность во всей обширности этого понятия… Повести, изданные пасичником Рудым Паньком, представляют нам новый, изящный плод этого же умного и истинно народного усилия“.
В. А. Ушаков не развернул своих понятий о народности, но проблема была поставлена, и дальнейшее обсуждение „Вечеров“ постоянно к ней возвращалось.
Три изложенные вполне благоприятные рецензии составили первый круг критических отзывов о „Вечерах“. Но предусмотрительный Пушкин „с нетерпением ожидал отзыва остренького сидельца“ — Н. А. Полевого, редактора „Московского Телеграфа“, находившегося тогда в зените популярности. Незадолго перед тем Полевой напечатал статью „Малороссия, ее обитатели и история“ („Московский Телеграф“ 1830, №№ 17 и 18), с которой полемизировал в „Литературной Газете“ (1830, № 8) приятель Гоголя — О. М. Сомов. Полевой одно время думал, что под псевдонимом Рудого Панька скрывается Сомов. Можно было опасаться резкой критики.
В небольшой по объему рецензии („Московский Телеграф“ 1831, № 17) Полевой выписывает несколько неудачных по его мнению тирад из „Вечеров“, сопровождая их насмешливыми замечаниями: „воля ваша, мы своим русским умом не понимаем этого высокопарения“, „желание подделаться под малоруссизм спутало до такой степени ваш язык и всё ваше изложение, что в иных местах и толку не доберешься“. „Недостатки слога“, „бедность воображения“, „неуменье увлекать читателя подробностями“ — вся рецензия состоит из подобных сентенций. Даже фольклоризм, о котором Полевой заговаривает как-то определеннее других критиков („клад малороссийских преданий и присказок“), нужен критику лишь затем, чтобы уколоть автора. Только гиперболизм и неправильности слога и языка „Вечеров“ подмечены чутко, и указания на них могли быть полезны автору. В общем отзыв был беспринципен, пристрастен, недостоин Полевого.
В отличие от предыдущих рецензий, статья Полевого ставила задачу раскрыть недостатки в книге молодого автора. Начинание Полевого было подхвачено литератором-украинцем, задавшимся целью произвести специальную этнографическую экспертизу. В журнале „Сын Отечества и Северный Архив“ (1832, т. XXV, № 1–4) была напечатана под псевдонимом „Андрий Царынный“ статья А. Я. Стороженко под следующим длинным названием: „Мысли малороссиянина по прочтении повестей пасичника Рудого Панька, изданных им в книжке под заглавием: Вечера на хуторе близ Диканьки, и рецензий на оные“. Большой, достигающий 70 страниц, объем статьи, растянувшейся в четырех книжках, свидетельствует об обостренном интересе к „Вечерам“ в тогдашней журналистике и обществе.
С готовностью присоединившись к стилистической критике Полевого и отводя хвалебный отзыв Пушкина как „кратковременную прихоть поэта“, Царынный, неожиданно для самого себя, находит в „Вечерах“ немало достоинств, отмечая „живописные картины“ и „занимательно рассказанные“ народные поверья. Из частных оплошностей Гоголя Царынный отмечает неправильное истолкование выражения „попа в решете“, ошибочное утверждение, „будто бы понамарь каждый день отправляется с кошельком по церкви“, ошибочную деталь, будто бы молодой Левко играет на бандуре: „у нас играют на бандуре или слепые, или козачки, выученные на сем инструменте для утехи праздных панычей и панов“. Ошибочным считает Царынный использование Гоголем известной песни „Сонце низенько“, где говорится о зимнем морозном вечере, в монологе Левка — в теплый летний вечер. Не без основания указывает Царынный, что песня, пропетая парубками под окном головы, есть „смешение наречий малороссийского с русским“. Но такими частностями и ограничилась этнографическая критика Царынного.
В литературной борьбе, возникшей вокруг „Вечеров“, Царынный занял среднюю позицию: он не одобрил хвалебного тона первых рецензий, вместе с Полевым критиковал „высокопарность“ стиля, выдвинул от себя несколько возражений этнографического и композиционно-логического характера, но, в противоположность Полевому, признал и многие достоинства „Вечеров“. Других критиков пристрастность Полевого вызвала на протесты.
Таким протестом была статья О. М. Сомова „Пересмешник. Письмо к издателю Литературных прибавлений о Вечерах на хуторе близ Диканьки, о критике на них г. Полевого и о прочем“
[30]
(„Литературные прибавления к Русскому Инвалиду“ 1831, № 94 от 25 ноября). По существу, статья эта ничего не прибавляла к оценке „Вечеров“. Вся она полемически обращена против отзыва Полевого. Дискредитируя познания издателя „Московского Телеграфа“ в украинской истории и этнографии, статья Сомова несомненно вредила Полевому и подымала авторитет Гоголя.
Такое же значение имела и рецензия на „Вечера“ Н. И. Надеждина в „Телескопе“ (1831, октябрь, № 20, Библиография). Возражая Полевому еще резче, чем Сомов, Надеждин писал о самих повестях Гоголя хвалебно: „Содержание их составлено из украинских преданий, обставленных приключениями из действительной жизни. Отсюда их высочайшая истинность, убеждающая сама в себе невольно. Изложение их возвышает прелесть очарования“. Критические замечания ограничились указанием сходства „Вечера накануне Ивана Купала“ с повестью Тика „Чары любви“.
Пока журналисты спорили о первой книжке „Вечеров“, автор заканчивал подготовку второй, вышедшей в свет в начале марта 1832 г. Она вызвала новый ряд отзывов.
Быстро, уже 12 марта, откликнулась „Северная Пчела“ (1832, № 59). Рецензент (несомненно тот же В. А. Ушаков) оценивал вторую книжку так же сочувственно, как и первую, находя в ней те же достоинства. „Телескоп“ (1832, № 17) заявил, что во второй книжке „очаровательная поэзия украинской народной жизни представлена во всем неистощимом богатстве родных неподдельных прелестей“, что „Рудый Панько владеет кистью смелою, роскошною, могущественною. Его картины кипят жизнью“. Особенно выделялась здесь „Страшная месть“.
Всего подробнее и содержательнее высказался „Московский Телеграф“ (1832, № 6). Под давлением полемики, и, конечно, искренно, продумав наново обе книжки, Н. А. Полевой внес в свою оценку „Вечеров“ большие коррективы. Вторая книжка — „гораздо превосходнее первой“. „Автор во многих местах очень хорошо воспользовался юмором своих земляков и многое представил в живописном, истинном виде. Его неистощимая веселость дала ему средство оживить свои рассказы“. В „Страшной мести“ — „многие места прекрасны“. „Автор избег во второй книжке той высокопарности слога, в которой мы упрекали его“. Впрочем, и во второй книжке Полевой усмотрел „большие неправильности в языке“.