Покой - читать онлайн книгу. Автор: Ахмед Хамди Танпынар cтр.№ 85

Это значит, что я смотрю на жизнь из рамок, которые хочу сохранить. Эти рамки — моя личность, моя историческая сущность… Я националист, я человек реальности, близкой к рационализму. Однако это не означает, что я чужд народу. Наоборот, я служу ему.

— Однако вы же не видите его страданий?

— Вижу. Но мне не хочется исходить из этого. Я знаю, что всякий раз, когда я вижу народ угнетенным, я готовлю тот день, когда народ станет угнетателем. Почему мы так много страдаем — весь мир? Потому что из любой борьбы ради свободы рождается новая несправедливость. Я тем же самым оружием хочу совершить возмездие. Я хочу начать с миски, в которой замешано наше общее тесто. Я — это Турция. Турция — это мой объектив, мое измерение и моя реальность. Я хочу смотреть на мир, на человека, на все сквозь эту призму.

— Этого недостаточно!

— Этого достаточно для того, кто не желает верить в утопию. И даже для того, кто хочет совершить настоящее дело.

— Хорошо. Что собой представляет эта Турция?

Ихсан вздохнул:

— Проблема как раз в этом: в том, чтобы ее найти…

— Мне иногда кажется, что я отвечаю на этот вопрос. Я говорю себе, что мы — люди из чужих краев. Люди, которых воспитали расстояния. Любовь, страдания, свобода народа. Наша история, наше искусство; по крайней мере, у народа это так. — Мюмтаз на мгновение задумался: — И даже классическая османская музыка.

Нуран впервые слушала рассуждения Ихсана; казалось, она поражена тем, что он так привязан к реальности:

— До какой степени вы смотрите на жизнь сквозь призму разума?.. Это как употребление лекарств…

Яшар перечислил про себя фразы, которые помнил наизусть из проспектов производителей витаминов: «Витамин Б плохо усваивается с продуктами, в которых он содержится в различных формах. Поэтому наша лаборатория в результате больших научных трудов…»

— Поколения, которые вынуждены быть деятельными и творить, не могут по-другому смотреть на жизнь. Мы обязаны работать, мы обязаны готовить путь и даже обязаны заставлять работать.

— Но некоторые так не считают. Они говорят, что работа заставляет забыть о человеческой сущности. Работа, мол, закрывает горизонты перед человеком.

— Те самые люди, прежде чем это сказать, говорят еще кое-что другое. Они гонятся за какой-то мистикой в придуманной ими Европе. Они хотели бы получить возможность контролировать душу… Лично я прежде всего хочу формирования моей души, или даже моей материальной сущности. То, чего хотят они — основа каждого тариката ^[134]. Но жизнь народа — это не дервишеский орден… Я не крепко связан с общественной структурой; если бы я был во Франции, я тоже пребывал бы в погоне за личностью человека и думал бы о возможностях существования личности без оглядки на общество. Или о чем-то похожем… В любом случае, я не был бы доволен тем, что есть; мне бы хотелось восполнить недостатки, которые я сам обнаружил, бороться с ними. Я думаю сейчас о том, что является потребностью Турции в самой Турции.

— Вы только что говорили, что не откажетесь ни от своей личности, ни от своего индивидуализма… А сейчас…

— А зачем мне отказываться от индивидуализма? И почему бы мне не быть личностью? Индивидуум существует. — И Ихсан нехотя добавил: — Так же, как единицей леса является дерево.

В дверь опять позвонили. Мюмтаз вскочил:

— Наверняка это Эмин-бей.

Все сразу же ринулись за ним. Нуран, проходя мимо дяди, сидевшего в кресле, улыбнулась ему. Она знала, что он уже много лет не видел Эмин-бея. Узнав несколько дней назад, что тот придет, он обрадовался возможности повидать старинного друга и сказал: «Если мы будем этой зимой в Стамбуле, я буду ходить навещать его…»

Эмин-бей выбирался из машины при помощи художника Джамиля, который одной рукой помогал старику, а другой сжимал два нея в чехлах.

Протянув руку Ихсану, Эмин-бей спросил:

— Тевфик здесь?

Они были трое закадычных друзей. Эмин-бей познакомился с Тевфик-беем в ранней молодости в обители мевлеви у Йеникапы. А Ихсана ему представил тамбурист Джемиль во время Первой мировой войны. Ихсан не любил ней, пока тоже не познакомился с Эмином Деде, а до того в качестве единственного инструмента народной музыки предпочитал тамбурин — из-за воодушевления, которое несли его звуки. Однажды вечером ему довелось слушать ней в доме сестры Джемиля в Кадыкёе, исполнение было невероятно сильным, и мнение Ихсана изменилось. Это произошло после того, как тамбурист Джемиль с Эмин-беем дали концерт в театре Ферах, что в Шехзаде-баши, в пользу Красного Полумесяца. Когда концерт закончился, Джемиль сам никак не мог уйти от игравшего на нее шейха, и Ихсана с трудом увел. Два дня и две ночи оставались они втроем у застолья, где закусок было маловато, а ракы лилась рекой. За те два дня Ихсан понял, какими выдающимися людьми являются оба музыканта.

— За те два дня я осознал, что мы потеряли, так как не в нашей традиции говорить о прожитом.

После того вечера Эмин-бей, который начал сильно восхищаться тамбуристом Джемилем, любившим поесть, но безразличным к выпивке, при каждом удобном случае говорил:

— Тогда на бутылках осталось множество посвящений: «Моему наставнику, дорогому мастеру Джемилю-бей-эфенди».

С тех дней Ихсан помнил Эмин-бея и до последних лет частенько наведывался в свободное время к нему домой, на вершину холма Кадери, что в Топхане. О Тевфик-бее, бывшем дервише-мевлеви, ставшем учеником Сореля ^[135], — среди друзей Эмина Деде были даже те, кто верил в его святость! — Эмин-бей говорил: «Он — моя скрытая сторона!»

Эмин-бей поздоровался с Ихсаном со словами: «Рад видеть тебя снова среди просветленных!» Он годами твердил Тевфик-бею: мы вас упустили, но это наша вина, мы ведь знали, как вернуться домой! Тевфик-бей, указывая на тамбурин-кудюм, стоявший рядом в сумке на полу, сказал:

— Много лет не брал его в руки. Сегодня вытащил из шкафа.

Эмин Деде был из тех людей, которых цивилизация выбирает в качестве сложного инструмента. Он сам являл собой воплощенное изящество, как и его инструмент. Он медленно вошел в сад с видом человека, совершенно далекого от повседневности, однако несшего все тягости этой повседневности с собой — причины мелких тревог и волнений. Он пожал женщинам руки, сказав каждой из них: «Моя прекрасная госпожа!» — похвалил каждого из друзей Мюмтаза. Затем спокойно неторопливо уселся в кресло рядом с Ихсаном. Художник Джемиль показался следом, улыбаясь, по обыкновению, мирной ангельской улыбкой. Во всем облике Джемиля было что-то такое, что говорило о почтении к человеку, каждый поступок которого он превозносил, несмотря на существующую между ними разницу в образе жизни и мировоззрении. Всем своим видом он говорил: «Именно этот маленький человек и есть тот, кто является последним хранителем всех сокровищ прошлого; человек, в голове которого роятся идеи, словно в золотом улье прошедших шести веков, в дыхании которого живет целая цивилизация».