Другим вечером, когда они возвращались из Ченгелькёя в Кандилли, они назвали необычную тень, которую создавали на воде деревья перед кварталом Кулели в Ускюдаре, «Нухуфт Бесте». В этой тени скрывался такой светлый мир, что подобие ее можно было искать только в темно-изумрудном зеркале, ослепленном любовным оживлением мелодии «Нухуфта».
Так они давали наименование каждому месту, приглянувшемуся им на Босфоре, в их фантазиях старинная османская музыка накладывалась на виды Стамбула, и эта карта мелодий и фантазий разрасталась с каждым днем.
По мере того как Мюмтаз обнаруживал в личности Нуран все то, что он любил и по чему тосковал, он ощущал, что гораздо больше прежнего поддается скрытой во всем этом силе. Словно один из великих романистов нашего века, он ощутил, что живет по-настоящему только тогда, когда встретил женщину мечты. Прежде он довольно много читал, о чем-то думал; но сейчас он чувствовал, что теперь все это с силой проникло в самую сердцевину его жизни и благодаря любви к Нуран ожило. Казалось, будто в самой Нуран и во всем, что ее окружало, был заключен гигантский источник света, освещавший все вокруг, так что самые разрозненные элементы в лучах этого света превращались в однородную смесь.
Одним из этих элементов, несомненно, была старинная музыка. С тех пор как Мюмтаз познакомился с Нуран, это искусство словно бы раскрыло для него все свои секреты. И сейчас он находил в нем один из самых чистых живительных источников для человеческой души.
Однажды они вдвоем гуляли по Ускюдару. Сначала, чтобы не терять времени даром на пристани, они зашли в мечеть принцессы Михримах
[103], а затем в мечеть Гюльнуш Султан, матери Ахмеда Третьего
[104].
Нуран очень понравилась усыпальница матери султана и прибрежная маленькая мечеть, напоминавшая своими мягкими коврами сердцевинку персика. Они давно опоздали на пароход. Поэтому на машине поехали сначала к мечети Атик Валиде, а оттуда к мечети Орта Валиде
[105].
По странной случайности эти четыре самых больших и самых главных мечети Ускюдара были посвящены любви, красоте и, конечно, материнским чувствам. Нуран заметила:
— Мюмтаз, в Ускюдаре — почти весь «женский султанат»!
[106]
На следующий день они осмотрели мечеть Аязма
[107], мечеть Мехмед-паши из Рума и окрестности мечети Шемси-паши
[108]. А через несколько дней они бродили под раскаленным солнцем в окрестностях Казарм Селимийе. По мере того как они видели стамбульские проспекты с их примитивной геометрией, улицы, названные в честь мечтаний о былом, которые манили их словно стол, накрытый к пиршеству стамбульским вечером, Нуран охватывала странная ностальгия по прошлому.
— Ах, Стамбул, Стамбул! — восклицала она. — Пока мы не знаем Стамбула, мы не найдем себя.
Сейчас она чувствовала духовное родство со всем этим нищим уличным людом, со всеми старыми домами, обреченными на снос. По Султантепе она бродила чуть не в лихорадке. Но самым любимым ее местом была мечеть Йени Джами
[109] на Египетском базаре. Правда, тамошняя усыпальница ей не очень нравилась.
— Я бы не хотела здесь лежать; слишком людно, — говорила она.
— После смерти?
— Ну, не знаю. Оказаться после смерти в такой толпе… Ведь смерть же не ощущаешь…
— Между тем, когда мечеть была открыта, рынок закрыли, чтобы никто не смотрел, как валиде-султан и весь гарем ходят на молитву.
Нуран особенно любила сумрак вечерних часов в мечети. Она обожала изукрашенные карнизы с растительным, словно вытканным на ковре, орнаментом посреди мрамора и позолоты.
По дороге домой она принималась торопить Мюмтаза с Шейхом Галипом, о котором он тогда писал. Мюмтаз задумал роман, посвященный эпохе Селима Третьего, и в нем должно было кое-что быть и про нее. Мюмтаз даже написал портретные зарисовки Бейхан-султан и Хатидже-султан, думая о Нуран. Сейчас молодая женщина читала его наброски в черновиках, но была так придирчива, словно выбирала у портнихи модель платья или ткань в магазине.
— В первой главе ты с Меллингом
[110], а в следующей — с Шейхом Галипом…