Покой - читать онлайн книгу. Автор: Ахмед Хамди Танпынар cтр.№ 56

Не было ни одного уголка этого маленького лица, которого бы он не знал. Все оно превратилось для Мюмтаза в картину ее души: то, как оно открывалось любви, подобно распускающемуся цветку; то, как оно закрывалось после того, как улыбалось беспомощно, из глубины души; то, как в уголках ее раскосых глаз появлялся почти металлический блеск; и то, как сменяли его один за другим блики, словно рассветы на Босфоре. Вообще-то Нуран больше разговаривала, слушала, соглашалась либо не соглашалась с ним улыбкой, взглядом, а не словами.

Глаза Нуран менялись, выражая гамму от блеска самых драгоценных камней до сверкания лезвия самого острого меча. Иногда Мюмтаз испытывал беспомощность перед этими различными видами оружия, которые были сильнее смерти. Иногда глаза Нуран венчали его самыми великими венцами мира, стелили ему под ноги ковры счастья, удачу ступать по которым Вселенная никому не посылала. Одним взглядом она облачала Мюмтаза в роскошные одежды, одним взглядом снимала их с него, иногда делала его бедным странником, у которого нет никого, кроме Аллаха; а иногда — властителем судьбы.

Мюмтаз днем и ночью носил в себе эти взгляды, этот ее смех, похожий на всхлипывания во время любовных соитий. Они всегда были с ним. Его душа будто бы была неутомимым водолазом, нырявшим во взгляды Нуран. В водах этого изобильного моря он каждое мгновение черпал для себя новые силы и обретал новые муки. Ее улыбка распускалась садами у него на коже, в крови, в каждой части его тела. То были бесконечные розовые сады, которые сводили молодого человека с ума от счастья, словно аромат постели, в которую она ложилась много раз; аромат предметов, которых она касалась; аромат крови, которая текла в ее венах; аромат, который хотелось вдыхать бесконечно. Так, должно быть, вели себя бездушные вещи, удостоившиеся посещения Бога, когда, вспоминая о Его приходе, оживали, жили и познавали собственное прошлое, настоящее, будущее и все, что их окружало в мгновения краткого, но такого ясного просветления.

По утрам в те дни, когда Нуран должна была прийти, он просыпался рано. Бежал к морю и, поплавав, возвращался домой. Зная, что не сможет ничем заняться, он пытался делать все подряд и, в конце концов, бросал все и принимался с нетерпением ждать перед дверью, как в первый день.

Этот бейт из Наили в те часы был самым преданным другом Мюмтаза. Затем что-то в нем взрывалось от волнения, будто сообщало о том, что существо, которое он ждет, постепенно приближается. Когда он видел Нуран, показавшуюся в конце улицы, то все его существо устремлялось к ней.

— Хоть бы раз я тебя застала за работой, Мюмтаз! Хоть бы раз застала тебя рассеянным и задумчивым!

— Такое может быть, только когда ты спишь в соседней комнате или чистишь артишоки.

— Значит, после того, как мы поженимся, мы будем подолгу пропадать на кухне.

Он тут же целовал ее, полный мучительных мыслей о суетных повседневных делах; полный внутреннего страха, будто позабыл о чем-то важном; полный мук совести и мучительных мыслей о том, что бывает невозможно возместить.

Не было ничего прекраснее того, как Нуран отдавала себя этому первому поцелую. А потом она спрашивала: «Ну-ка, посмотрим, что вы сегодня уже сделали?»

С этими словами она садилась в кресло, стоявшее между столом и окном, курила и пила кофе.

Перу Нешати принадлежало мгновение, в которое предстояло прийти Нуран, и все часы, проведенные вдали от нее:

Этот бейт Нуран обычно повторяла вместе с Мюмтазом.

Любовь Нуран стала для Мюмтаза чем-то вроде религии. Мюмтаз был единственным последователем этой религии, настоятелем единственной обители, стерегшим самое священное место своего храма и постоянно бодрствовавшим; он был единственным избранным из всего человечества, предназначенным для того, чтобы найти, где скрыта тайна великого Бога. Отчасти это было реальностью. Солнце каждый день вставало только для них двоих. Прошлое повторяло свои времена тоже только ради них.

Иногда по утрам они встречались на прибрежной вилле-ялы, принадлежавшей одной из родственниц Нуран в Канлыдже. Ему доставлял отдельное удовольствие вид молодой женщины на пристани в белом купальнике; ему было приятно смотреть, как она из-за посторонних вокруг говорит с ним только по-дружески; все это было отдельным удовольствием и истоком новых страданий. Если в такие минуты он не имел возможности близко подойти к ней, а она время от времени не напоминала ему об их близкой связи, то тогда в фантазии молодого человека она становилась хозяйкой всего, к чему он стремился, как цепное животное, как добровольный пленник времени, как существо, в утробе которого была заточена тайна рождения, смерти и всех возможностей; она становилась недостижимой сказочной страной; жестоким божеством, в тайну которого невозможно проникнуть и которое неизвестно на кого завтра обрушит свой гнев.

Этот страх приводил в движение самые потаенные пружины в душе Мюмтаза. Впоследствии он думал, что такая привычка к фантазиям в той или иной степени отравляла его счастье.

Однако тем летом Мюмтаз считал человеческую душу гораздо свободнее, чем она есть. Он верил, что в каждое мгновение нашей жизни мы можем быть хозяевами себе. А значит, к жизни он был небрежен.

В те дни, когда Нуран не бывала в Эмиргяне, они встречались или на пристани, или на Канлыдже, катались на лодке по Босфору, ходили на пляжи, а иногда добирались до Чамлыджи. Мюмтаз возвращался с этих прогулок всегда переполненный чувствами. По привычке, установившейся между ними с первого вечера, они присваивали своим любимым местам города различные имена. Маленькая кофейня на Чамлыдже называлась у них «Искреннее сердце». Дело в том, что там Нуран пела Мюмтазу отрывок из сема «Аксак» композитора Таби Мустафы-эфенди на слова Баяти, которая начиналась словами «Не покинет искреннее сердце, господин мой, любовь к тебе» и навевала воспоминания, которые сильнее смерти. Тем летом среди жужжания насекомых, беспорядочного шума птичьих крыльев и криков уличных мальчишек эта мелодия внезапно пробудилась ото сна и заполнила собой прекрасный пейзаж, беспомощно сдавшийся ее красоте: маленькие пологие холмы; сады, скользившие по обеим берегам вниз, к водам пролива; старинные особняки с огородами; лоскутные пятна деревьев и прореживающие их запыленную зелень изумрудные отливы кипарисов; бесконечное, необъятное небо, царящее надо всем, — эта мелодия заставила Мюмтаза ощутить через голос Нуран тоску Таби Мустафы-эфенди и вместе с этой грустью крепко прилипла к коже молодого человека. Впоследствии Мюмтаз часто слушал, как она пела эту газель, и с тех пор в его воспоминаниях водохранилище, сохранившееся от охотничьего дворца Мехмеда Четвертого, и кофейня у чешмы навсегда соединились с минутами, проведенными с Нуран.