Покой - читать онлайн книгу. Автор: Ахмед Хамди Танпынар cтр.№ 51

Самым необычайным в этих чудесных настроениях было то, как они мгновенно появлялись и тут же исчезали. Не успевала зазвучать мелодия в аккомпанемент какого-то простого или даже заурядного бейта, как в человеке начинались перемены.

Во всем этом была большая заслуга самой мелодии и ее лада. Кристалл музыки был полон таких сумрачных отблесков, что обе силы, управляющие человеческой душой, — любовь и смерть — волей-неволей становились одним целым.

«Юрюк Семаи», написанная Деде в ладе «Аджем-аширан», была по-своему богаче «Нухуфта». Она была похожа на воспоминание после многих смертей. Словно бы сотни тысяч душ ожидали чего-то в чистилище. Эта мелодия рассказывала о непознанном. И слушающий ее должен был отказаться от многих своих личных качеств. Заключено в ней было и нечто желаемое. Аллах, Возлюбленный находился далеко. Мы же, слушатели, хотели подняться к Нему и восклицали: «Где бы Ты ни был, там, где Ты есть, там — наш Рай».

Мюмтаз, слушая голос Нуран и наблюдая за меняющимся выражением ее лица, на котором отражалось напряжение от усилий, тоже твердил, вслед за Исмаилом Деде: «Там, где Ты есть, там — наш Рай».

Слушая эту мелодию, а после нее несколько спетых старым учителем музыки тюркю и нефесов, от которых становилось радостно и светло на душе, Мюмтаз в то же время размышлял, что Адиле-ханым испытывает к ним обоим враждебность совершенно на пустом месте. Как может жизнь существовать между двумя полюсами? С одной стороны, всегда происходит что-то, что возвышает душу, а с другой стороны, все возвышающее душу, кажется, способно посеять вражду между нами и породить эмоции, расчеты и напрасную злобу, отдаляющую нас от возвышенного.

А может, судьба хотела ему сказать: «Я не оставлю тебя наедине с твоей душой»?

Тем вечером за столом он поймал несколько направленных на себя и Нуран взглядов Адиле-ханым. Хозяйка дома тайком смотрела на него, словно бы говоря: «Я тебе покажу». Но всякий раз, когда ее глаза встречались с глазами Нуран, то к ней они обращались иначе: «Я всегда буду рядом с тобой. У тебя нет подруги лучше меня». Таким образом Адиле предъявляла свои права на Нуран, которую считала более слабой, зная, что в жизни той есть некоторые трудности. Все эти интриги без изменений продолжились и перед лицом солнечного вознесения Сейида Нуха, и перед лицом великой любви Деде, соединившей в одно целое Возлюбленного и Аллаха, и перед глубокими страстями уносящих к новым горизонтам румелийских тюркю, полных тоски, любви, страданий, смерти, расставаний. Адиле-ханым любила старинную музыку и получала от нее истинное наслаждение. Но даже искусство, бывает, не в состоянии изменить натуру.

Как-то раз Нуран пригласила Мюмтаза, о котором много рассказывала, к себе домой. Дом, в котором жила Нуран, был для Мюмтаза почти тем самым раем, о котором говорилось в последнем бейте «Юрюк Семаи». Поэтому он очень хотел видеть ее и тех, кто жил рядом с ней. Особенно ему стало интересно, когда на вечеринке у Адиле старый учитель музыки заговорил о дяде Нуран: «Он разбирается в музыке так же, как и мы, но он к тому же страстный коллекционер. Правда, никогда на людях не показывается».

Мать Нуран, Назифе-ханым, оказалась такой, какой он себе ее представлял. У этой пожилой женщины, которая как будто по-прежнему продолжала жить в 1908 году, была куча милых привычек, свойственных таким же ханым-эфенди, как она, привыкшим видеть жизнь из-под тонкой вуали — пече. Мать Нуран была из тех, кто насладился многими удовольствиями жизни, подглядывая за ними исподтишка. Кроме того, она обладала наивным детским любопытством:

«Я тоже это видела. Пойду домой, подумаю…»

«А что на улице? Ваш мир так отличается от нашего».

Обе эти мысли, которые сосуществуют на инстинктивном уровне, можно встретить у большинства женщин, которые родились более сорока лет назад. Прожитые годы подарили ей мудрость, а образ жизни — стеснительность. Вместе с этим муж, который был на двадцать лет старше ее, души в ней не чаял, поэтому у нее была масса привычек хорошенькой избалованной женщины. Все эти качества достались матери Нуран от ее собственной матери — жены Расим-бея, музыканта, любившего ней, и бывшего правителя санджака.

Внимание, которое пожилая женщина не жалела, когда было нужно; ее почти детское любопытство к происходящему за окном; ее стремление держаться подальше от развлечений; ее любовь к политике и знакомство с огромным количеством людей — все это было следствием тех перемен, которые произвел в женщинах определенного круга 1908 год ^[85]; гораздо позже Мюмтаз понял, что мать Нуран имела возможность издалека наблюдать почти за всеми высшими чинами партии «Единение и прогресс», и благодаря своей удивительной памяти она помнит такие детали, о которых не знает никто. Мюмтаз еще в первый день увидел, как три разных личности составляют в Назифе-ханым милую смесь. Поистине примечательной была манера пожилой женщины говорить. Только послушав ее, Мюмтаз понял, почему Нуран иногда употребляет очень старые слова, и ей это нравится, а некоторые слоги — там, где пишется мадда ^[86], — она произносит нараспев. Например, Нуран произносила слово «тогда» как «тааагда», и после долгого гласного, который она растягивала на старинный лад, оставшуюся часть почти проглатывала. Эту манеру говорить мы называем стамбульским акцентом, и именно это означает, что вы получили хорошее воспитание и образование в традициях великих стамбульских мастеров слова Недима и Наби. Отчасти это составляло красоту и притягательную силу старинных домов и особняков семейств среднего класса, которые давно переженили своих детей.

Дядя Нуран, Тевфик-бей, был полная противоположность матери. Будучи молодым каймакамом ^[87], он вошел в Стамбул вместе с Армией действия ^[88], а во времена правления «Единения и прогресса», найдя удобный момент, занялся торговлей, несколько раз пережил банкротство, начал все снова и, в конце концов, удалился от дел, заработав столько денег, чтобы жить ни в ком не нуждаясь. Двенадцать лет назад, когда умерла его жена, он переехал в дом к сестре вместе с сыном, который никак не мог жениться. Жизнь этого любителя карт, выпивки и женщин, снискавшего себе славу и громкое имя в Бейоглу, особенно в годы Перемирия, за последние двенадцать лет стала по-настоящему странной. Хотя эти последние годы он посвятил памяти своего отца, имя которого, если бы его кто-нибудь спросил, он бы, не задумавшись, не смог назвать. Он собирал отцовские записки, печати, переплетенные им книги, тарелки, расписанные на фабрике фаянсов в Йылдызе его позолоченной монограммой, и стеклянную посуду, которая украшала собой все вокруг. В тот день Тевфик-бей поведал Мюмтазу много подробностей о своем отце и дяде. Показал фаянсовые тарелки. Рассказал о светильниках и сахарницах: поразительным было то, что он сумел собрать столько вещей почти за десять лет. Но он считал это обычным делом и лишь приговаривал: «Весь Стамбул на рынках, сынок». По мере того как Мюмтаз смотрел на предметы, которые показывал ему в тот день Тевфик-бей: на таблички с надписями, на кусочки тканей, на «стекольную утварь» (Нуран внезапно употребила старинное выражение и так смешно его произнесла, что после Мюмтаз без смеха не мог его вспоминать), — он перестал понимать, как можно было, гуляя по Крытому рынку или заглянув с Ихсаном в ту или иную антикварную лавку, пройти мимо многих красивейших вещей с закрытыми глазами.