Покой - читать онлайн книгу. Автор: Ахмед Хамди Танпынар cтр.№ 116

Этот орган, от которого остались только самые примитивные и схематические функции, двигавшийся вверх-вниз столь неисправно, было сложно назвать человеческой грудью. В полумраке из-за лампы, светившей в изголовье, его страдание делалось еще более заметным. Свет в комнате больного тоже был странным; казалось, что этот свет демонстрирует любую вещь, делая ее особенным знаком и настойчиво перечисляя и пересчитывая все имевшиеся в комнате предметы. Этот свет словно бы говорил: «Я сопровождаю определенное состояние, нахожусь на границе между тридцатью девятью и сорока градусами, это последний предел; я его освещаю». Мюмтазу казалось, что все вещи в комнате в какой-то степени вели подобные речи. Кровать раздулась вместе с больным и приняла на себя его страдания. Шторы, зеркало гардероба, тишина комнаты; все громче и быстрее раздававшееся тиканье часов, — одним словом, все показывало, какой поразительной была эта линия между тридцатью девятью и сорока, насколько ужасным был переход от известного к неизвестному, от числа к нулю, от деятельного разума к абсолютному бездействию, какой трудной была дорога.

Болезнь установила свое господство. Ее власть укрепилась за девять дней в теле этого больного, который лежал там; который двигал руками так, как при обычной температуре в тридцать шесть градусов он никогда не двигал; больной постоянно искал прохладный воздух, который бы охладил его легкие, вынужденные поднимать и опускать его грудь из-за высокой температуры; его напряженные губы, растрескавшиеся, словно земля, истосковавшаяся по прохладе, по капле воды; словно земля, которая пересохла рядом с источником, откуда много лет не льется вода; его лихорадочно блестящие глаза, его впалые щеки словно бы кричали: «Я теперь не такой, как прежде». За эти девять дней он перестал быть прежним человеком, он перестал быть таким, как все, он отступил к краю жизни и там очень медленно и внимательно проживал перемены, которые, если присмотреться, были поразительными.

Что осталось в этой комнате от человека, которого Мюмтаз знал? Помимо агонии материи, почти ничего. Даже блеск его глаз не был выражением глаз знакомого существа. Мюмтаз готов был сказать, что материя, которая несет в себе хоть какие-то отблески жизни, именно так и блестит, но нет — глаза больного светились совсем иным отблеском. Было похоже на то, что Мюмтаз читает мысли Ихсана, находящегося на краю жизни. «Почему у меня все время такие плохие мысли, почему я такой трус?» — ругал Мюмтаз себя, подойдя поближе к больному, чтобы с ним поговорить. Однако, взяв больного за руку, он закрыл глаза, говорить ему не хотелось. Воцарилось недолгое молчание. Молчание, которого он прежде никогда не слышал.

Это состояние даже нельзя было назвать молчанием. Ведь часы на столе тикали изо всех сил, казалось, что теперь все подчинено только их воле.

Часы со все возраставшей скоростью отсчитывали совсем иное время, которое находится между человеческой жизнью и временем вне человека; время жизни и время ужасной трансформации, которая поможет человеку, застрявшему на середине предначертанного пути, совершить последний единственный рывок. Если время и не было единственным движением, то оно было знаком перемены, которая, опустошая человека, ведет его прямо к смерти. Если личинка превращается в гусеницу, а гусеница — в бабочку, то кто тогда управляет этими превращениями, кто становится их пульсом — не время ли управляет ими изнутри? Как раз о времени такого рода размышлял Мюмтаз. И в чем заключалось отличие лежавшего здесь этим вечером перед ним существа от животного, постепенно меняющего свои природные свойства?

Больной открыл глаза; как мог, облизал пересохшие губы; Мюмтаз дал ему немного воды в ложке; затем склонился над ним и, довольный тем, что избавился от страшного наваждения, спросил:

— Как ты, брат?

Ихсан сделал знак рукой, который мог означать все что угодно. Затем, будто стесняясь того, что о нем могут вынести какое-либо неприятное суждение, он, с трудом ворочая во рту языком, спросил:

— А ты как?

Он замолчал и попытался немножко приподняться. Но это ему не удалось. Ему внезапно сдавило грудь, он замахал руками, лицо покраснело, словно бы он задыхался.

— Надо бы пригласить врача, Мюмтаз, я боюсь.

Мюмтаз знал, что нынешний вечер является одним из важнейших. Однако он не мог предполагать, что кризис окажется таким сильным. Поэтому он почти растерянно смотрел на то, как больному постепенно становилось все хуже. В голове у него метались страшные догадки.

«А если что-нибудь случится, пока меня нет?» — подумал он.

В растерянности он размышлял о том, что будет делать в таком случае врач, которого он приведет. На мгновение он представил квартального доктора, который никогда ему не нравился. Остальные врачи, его знакомые, все сейчас были на дачах. Разве у них не было на это права? Неужели, если бы не болезнь в это время года, сидел бы здесь и сам Ихсан? Перед глазами Мюмтаза встала прибрежная дорога из Ваникёя в Кандилли, с тянущимися вдоль нее иглами фонарных столбов, с огоньками рыбачьих домов, с отблесками звезд в воде, с голосами птиц и цикад, и эта картина ожила вдруг перед его глазами, словно появилась из-за невероятно простой, но в то же время красочной переливающейся занавески, через какую всегда смотрят из окон большого старинного ялы и которая создает узоры, напоминающие наводную живопись эбру, будто сотканную из света; и тут Мюмтаз увидел (конечно же, в случае неблагоприятного развития событий) на этой самой дороге самого себя, как в этом свете он шагает за врачом, теперь уже совершенно ненужным.

В тот момент, несмотря на все эти страшные явления собственной фантазии, он осознал, что все же мысленно пребывает очень далеко и что большая часть его сознания по-прежнему занята только Нуран. Пристыженный, смущенный собственным эгоизмом, он встал. Он знал, что Маджиде умеет делать уколы, но как можно было поручить ей такое трудное дело? Он вновь взглянул на Ихсана. Тот, казалось, бился в удушье. Маджиде пресекла колебания Мюмтаза. Она тоже поднялась и промолвила:

— Я сделаю укол.

Это была совершенно незнакомая Маджиде. Невероятно бледная, с глазами, в которых читался вызов любому возражению, это была женщина, которая приняла решение спасти своего мужчину и которая ради этого решения победила все слабости у себя в голове. Мюмтаз закатал Ихсану рукав, Маджиде, чтобы не терять время, протерев иголку спиртом, тут же соединила ее со шприцем, а затем подняла к свету и показала Мюмтазу, словно не верила собственным глазам.

Мюмтаз увидел, как тонкий сосуд с кровью тянется, как дорога, по широкой мускулистой руке Ихсана, на которой до сих пор еще оставались следы загара. Мать больного взирала на все происходящее в полном ужасе, и тоже совершенно растерянная. Она вообще всегда боялась любых вмешательств в организм. Однако больному явно полегчало.

— Ради Аллаха, Мюмтаз, позови врача! — сказала мать Ихсана.

Кто произнес эти слова, Нуран или Маджиде? Ведь Нуран была далеко. Ей были неведомы страхи и терзания, царившие в тот вечер в их маленьком доме. Нуран назавтра предстояло уехать в Измир. Возможно, именно сейчас она собирала вещи. А может быть, сейчас она разговаривала дома с Фахиром, и строила планы на будущее.