Безбилетный пассажир  - читать онлайн книгу. Автор: Георгий Данелия cтр.№ 35

Саша купил «Жигули» перламутрового цвета, квартиру, оделся в шикарный костюм и женился.

Это было в начале семидесятых. А в 1992 году я показывал в Израиле, в Тель-Авиве, картину «Настя». После просмотра меня пригласил в ресторан поужинать мой друг, тбилисский еврей Мориц. Когда садились в машину, меня окликнул Саша Бродский – постаревший, небритый и плохо одетый.

– Саша? А ты здесь как?

– Переехал, Георгий Николаевич. Насовсем.

– Давно?

– Третий месяц уже.

^{Саша Бродский и я.}

Мориц пригласил в ресторан и Сашу.

По дороге Саша пожаловался, что поселили его в поганой гостинице с каким-то хмырем из Гомеля. Хмырь ночью храпит, а днем играет на виолончели.

– А с женой ты что, разошелся?

– Ни то, ни се. Георгий Николаевич, когда вернетесь, позвоните ей, пожалуйста, и скажите, что у меня все в порядке и что я хорошо устроился. И еще скажите, что я за все прошу прощения. Я вам дам телефон – мы квартиру продали, и она теперь у мамы живет.

– А наследство кончилось?

– Все когда-нибудь кончается, Георгий Николаевич… Зато есть что вспомнить.

Посидели в ресторане, вспоминали Мурманск, Машку. Потом они с Морицем отвезли меня в гостиницу.

Сразу после Израиля я улетел в Новый Уренгой на выбор натуры по картине «Орел и решка». Когда вернулся, позвонил Сашиной жене и передал ей его слова.

– Я знаю, – сказала она. – Он прилетел. Ваш друг ему деньги на билет одолжил. Врач уйдет, Саша вам позвонит.

– А что такое?

– Да с сердцем плохо.

Через месяц Саша скончался. Инфаркт.

После «Пути к причалу» я решил снять фильм по мотивам романа Достоевского «Преступление и наказание». Пошел в объединение к Григорию Львовичу Рошалю – разведать, дадут – не дадут. Оттепель, может, и дадут…

– Напишите коротенькую заявку, – сказал Рошаль. – Страниц на пять-десять. Я послезавтра буду у министра докладывать о планах объединения, может, и пробью.

Сел писать. Застопорился на сцене «сон Раскольникова» (где ломом убивают лошадь). Страшный эпизод – оставлять его, не оставлять… Тут из Тбилиси приехал мой двоюродный брат Рамаз Чиаурели. Потом пришел в гости мой друг – звукооператор Женя Федоров, и мы сели обедать на кухне. Рамаз привез чачу. Они с Женей выпили, а я нет. Они о чем-то говорят, но я не слушаю. Я думаю – выкинуть «сон»?.. Что-то теряется… Оставить?

– Ты что такой мрачный? – спросил Рамаз.

– По Петербургу Достоевского гуляю, – ответил я и ушел в комнату работать дальше.

Рамаз и Женя решили поехать и продолжить в ресторане. Звали и меня, но я отказался: «Не могу. Занят».

«Сон» выкинул, двинулся дальше. Через час домработница зовет к телефону. Рамаз:

– Мы в «Узбекистане», приходи.

– Не могу.

Через полчаса снова звонок. Опять они:

– Все еще пишешь? Геморрой наживешь! Приходи!

Им хорошо, им весело. А я здесь сижу с этой гнидой Свидригайловым. Вынес телефон в коридор и попросил домработницу: к телефону меня не звать.

Через десять минут она сообщает:

– Помощник Фурцевой звонит. Чего сказать?

Вышел в коридор, взял трубку – снова Рамаз.

– Рамаз, у меня и так ни черта не получается, а ты отвлекаешь!

– И не получится. Где ты, а где Достоевский! Лучше Марка Твена снимай.

– Сам разберусь.

Вернулся в комнату, выкинул Свидригайлова к чертовой бабушке – на душе чуть полегче стало. Теперь стал на нервы действовать Мармеладов. Снова звонок.

– Георгий Николаевич, Пырьев, – сообщает домработница. – Будете говорить?

– Буду!

Подошел к телефону и закричал в трубку:

– Пырьев, а не пошел бы ты к (такой-то) матери!

На другом конце провода – тяжелый бас:

– Данелия, ты читал в «Юности» рассказ «Берег» Алексея Кирносова?

Мать честная, действительно Пырьев!

– Читал, – проблеял я.

– Будем снимать по нему фильм. Берешься поставить?

– Берусь, Иван Александрович! – Наверное, он меня не расслышал.

– Только снимать будешь у меня, а не у Рошаля (Пырьев был художественным руководителем первого творческого объединения). Согласен?

– Согласен.

– Бери четыре фотографии, вези в Союз, в иностранный отдел. Там заполни анкеты и поедешь в Рим на симпозиум. А в сентябре я тебя с Кирносовым командирую на место действия, в Гагры. Оплатим проезд и проживание. Вот так и строй свои планы.

И положил трубку.

Или не расслышал или ушам не поверил… Вернулся в комнату, уставился на свою заявку… И только тут до меня дошло: я еду в Рим. В Рим!

Захлопнул пятый том Достоевского и поставил его на полку. «Извини, Федор Михайлович. Арриведерчи!»

В делегацию на симпозиум входили Михаил Ромм (глава делегации), Григорий Чухрай (ведущий режиссер), Нея Зоркая (известный кинокритик), Владимир Евтихианович Баскаков (первый заместитель председателя Госкино). Ну, и я (человек Пырьева).

Итак, я оказался в Риме. Я ходил по улицам, и у меня было впечатление, что здесь я уже много раз бывал. Я видел здания, которые еще в институте изучал по фотографиям и рисункам. Я знал, кто, когда и как их построил, помнил, какие истории и курьезы происходили во время проектирования и строительства, помнил размеры и пропорции и мог нарисовать их по памяти.

Сейчас все забыл. Не могу даже последовательно перечислить, кто строил Собор Святого Петра. Хорошо помню только реплики из своих фильмов: и те, которые остались, и те, которые заставили выкинуть.

Я был счастлив, что оказался в Риме, но… Этот чертов симпозиум! С десяти до четырех (с перерывом на обед) я должен был сидеть и слушать выступления. А за окнами Рим! На симпозиуме итальянцы говорили, что в Советском Союзе есть цензура, и это очень плохо. Наши объясняли, что никакой цензуры у нас нет, а есть художественные советы, и это очень хорошо. В них входят люди творческие, художники. А советы художников художникам – это не цензура, а полезная дружеская помощь. А итальянцы доказывали, что художественный совет – это просто скрытый вид цензуры… И так каждый день.

Поскольку в Италии нас никто не обеспечивал ни гостиницей, ни едой, нам выдали деньги на гостиницу и стопроцентные суточные (что-то около восьми долларов в день). Гостиничных хватило на самую дешевую гостиницу – у вокзала, для проституток. Ромм с Чухраем поселились в одном номере, Нея Зоркая – в другом. А меня распределили в один номер с Баскаковым. Баскакова я первый раз увидел в аэропорту: длинный, под два метра, сутулый, нахохленный и мрачный.