Безбилетный пассажир  - читать онлайн книгу. Автор: Георгий Данелия cтр.№ 16

А Зураб Гиоргиани приехал в Москву на обследование. И сегодня он празднует, что подозрения на онкологию не подтвердились, а завтра уезжает в Грузию, в свою деревню.

Так что скульптор вместо останков привез в деревню самого свана.

А гроб они не взяли, оставили в камере хранения.

Когда они уехали, Тамаз Мелиава нашел у себя квитанцию и предложил мне забрать гроб и отвезти в похоронное бюро. «Цинковый гроб – это реальные деньги».

Но в похоронном бюро гроб не взяли: свои не знали куда девать, перепроизводство.

– Отнесем ко мне, – предложил Тамаз.

Бюро было недалеко от его дома.

– Зачем? Если здесь не взяли, нигде не возьмут!

– Цинк! Цветной металл! Распилим и загоним.

Понесли. Цинковый гроб тяжелая штука. Тамаз жил на пятом этаже, без лифта, у него была комната в коммунальной квартире. Я предложил до утра оставить гроб во дворе.

– Сопрут, – не согласился Тамаз.

Из последних сил втащили гроб по лестнице и поставили в прихожей. Жильцы тут же потребовали его убрать – на психику действует. Занесли гроб в комнатку Тамаза, поставили рядом с диваном. Пилить решили завтра. Пока мы возились с гробом, здорово проголодались. Тамаз сварил макароны. Потом накрыл гроб простыней, поставил на него тарелки…

Так гроб и прижился у Тамаза. Тамаз накрывал его, и гости садились вокруг по-турецки – отличный стол! Восемь человек спокойно помещались: шесть по краям и двое у торцов. А когда кто-нибудь приезжал к Тамазу из Тбилиси, он уступал гостю свой диван, а сам уютно устраивался в гробу.

Прилетел из Тбилиси отец Тамаза, открыл дверь в комнату и увидел – сын в гробу… Сердечный приступ.

Тамаз с сожалением сдал гроб в реквизиторский цех «Мосфильма».

Когда фильм «Сережа» вышел на экраны, на встречах со зрителями чаще всего спрашивали, как мы работали с детьми.

Без системы. Выкручивались каждый раз по-разному.

Снимаем кадр: Сережа сидит на скамейке и думает.

Объясняем Боре:

– Мама вчера вышла замуж. Утром ты проснулся, побежал к маме – дверь заперта. Постучался – не пускают. Вышел, сел на скамейку и думаешь – что ж такое происходит? Понял?

– Понял.

Снимаем. Сидит Боря на скамейке, и по глазам видно – ему смертельно скучно.

Что делать? А если так…

– Борис Павлович, футбольный мяч хочешь?

– Хочу!

– Мы будем считать до десяти, а ты к двум прибавь три и отними один. Камера! Считай!

У Бори в глазах – напряженная работа мысли:

– Четыре!

– Снято!

По сценарию, Коростелев, мама Сережи и младший Сережин брат уезжают в Холмогоры, а Сережа пока остается с тетей Пашей. Но в последний момент, когда грузовик уже отъезжает, Коростелев все-таки решает взять Сережу с собой. Сережа забегает в свою комнату и быстро-быстро собирает вещи. Нам надо было чтобы в этой сцене Сережа метался по комнате, решая, что брать, а что оставлять.

Мы дали Боре игрушки и сказали:

– Спрячь их в разные места в декорации комнаты.

Боря разложил игрушки.

– Все? Мы включим камеру и будем считать до десяти. Что ты успеешь за это время взять, то твое. Мотор!

Счет пошел. Боре надо было вспомнить, где лежит самое лучшее, и он заметался по комнате. На экране эта сцена получилась так убедительно, что Боре позавидовал бы Лоуренс Оливье.

В павильоне каждый кадр требует долгой подготовки. Пока Ниточкин ставил свет, Бондарчук ложился на диван и дремал, а Боря носился по павильону, всюду лазил, прыгал и действовал всем на нервы.

– Борис Павлович, ну, что ты все скачешь? – сказал я. – Вон посмотри на Бондарчука – он тоже актер, а спокойно лежит и никому не мешает.

– Бондарчук народный артист, у него зарплата совсем другая, – объяснил мне Боря.

Самой трудной была для нас сцена, когда Сережа, узнав, что его не берут в Холмогоры, приходит к Коростелеву, просит взять его с собой и плачет.

Как добиться чтобы ребенок заплакал? Накапать глицерина или дать понюхать нашатырь – получится неубедительно. И мы придумали такой вариант: один режиссер – злой и плохой – мальчика обижает, а другой – добрый и хороший – жалеет и заступается. Бросили жребий. Мне повезло – я оказался хорошим.

Поставили свет, подготовили кадр, отрепетировали текст. Но не снимаем, держим паузу. Боря стоит, переминается с ноги на ногу, чешется. И тут Таланкин ему говорит:

– Боря, ты сегодня на леса залезал?

– Залезал.

– Но ты знал, что нельзя?

– Мне интересно – что там? Я ребенок.

– А мы за это тебя накажем. Оставим на ночь в павильоне и запрем.

– Не имеете права!

– А мы и спрашивать никого не будем.

– Здесь крысы!

– Игорь, – вступаю я, – ну действительно… Маленький мальчик, всего пять лет, в этом огромном павильоне, в темноте…

– Какой он маленький, ему уже шесть.

– Нет, пять! – У Бори задрожали губы.

– Нет, уже шесть!

– Нет, пять! Шесть будет только через месяц!

И Боря заплакал.

– Мотор! Камера! – быстро сказал я. – Боря, говори текст! Снимаем!

– Коростелев, дорогой мой, миленький, я тебя очень прошу, ну пожалуйста, возьми меня в Холмогоры!

– Стоп!

– Таланкин, из какой вы семьи? Где вы воспитывались?

– Еще дубль! Мотор! Боря!

– Коростелев, дорогой мой, миленький, я тебя очень прошу, ну пожалуйста, возьми меня в Холмогоры!

– Стоп!

– Таланкин, фамилия у вас от слова «талант», а сам вы не режиссер, а жук навозный! – рыдая, ругался Боря.

Тут мы не выдержали. Хохот стоял такой, что третий дубль снимать было невозможно.

На следующий день, когда Боря пришел, Таланкин ему сказал:

– Здорово ты вчера сыграл, Борис Павлович! Некоторые даже подумали, что ты по-настоящему плакал.

Боря помолчал и спросил:

– А еще надо будет?

– Ну, еще разок.

– Еще разок? Ладно уж, еще разок поплачу.