Сарчук, стоявший возле шкафа и внимательно изучавший его содержимое, вздрогнул и обернулся.
— Драгоценности, говорите?
— Вот именно, и от слов своих не отказываюсь, — с обидой произнесла женщина. — Мать моя рассказывала, Нонна не из простой семейки происходила. Отец — какая-то шишка в Кремле, думаю, это вы и сами потом выясните, мать дворянских кровей, отсюда и дорогие украшения.
— Насколько дорогие? — с интересом спросил Петрушевский. Соседка закатила глаза, как драматическая актриса.
— Дорогие — значит дорогие, очень дорогие, если хотите, — с придыханием пояснила она. — На ее бриллиантовое колье зарилась сама… не буду фамилии называть, вы и без меня догадаетесь. Нонна рассказывала моей матери, как известная всем особа упрашивала ее обменять эту вещь или продать. Но наша певица — ни в какую. Мол, память о покойной матушке. Подруга даже ляпнула, что с собой в могилу все не унести, — женщина вдруг испугалась собственных слов и оглянулась по сторонам, словно боясь, что их подслушивают. Она хотела еще что-то добавить, но передумала.
Анатолий отодвинул бумаги.
— Виктор, — позвал он коллегу, — вы закончили осмотр квартиры? Меня интересуют драгоценности, которые вы нашли.
Сарчук заморгал глазами.
— Да я сразу понял, что их нужно искать в первую очередь, — сказал он и взъерошил светлые волосы, сразу став похожим на мальчишку-девятиклассника. — Только здесь ничего нет. Наша версия подтверждается, Толя.
Петрушевский повернулся к выходившему из спальни Козлову:
— Вадик, что-то удалось найти?
Медэксперт удовлетворенно кивнул.
— Отпечатков пальцев довольно много, — заметил он. — Нужно снять их у сестры и ее сожителя. Может статься, они были здесь недавно, и Нина с тех пор не убиралась. Кроме того, на дверной ручке наверняка отпечатки этого Шаповалова. Он первым обнаружил труп.
Петрушевский уже в который раз взглянул на часы.
— Не нравится мне это, — произнес он. — Парочка давно должна быть здесь. Живут они не так далеко, и, по моим меркам, успели бы сюда через час после нашего прибытия добраться. Как считаете?
Виктор побледнел.
— Как бы они не сбежали! — удрученно проговорил он. — Эх, неохота к ним пилить, жара начинается, да, видно, придется.
— Ладно, не стони, — напутствовал его Анатолий, снова потирая утиный нос. За эту привычку, прочно укоренившуюся с детства, его постоянно ругала жена, но отучить не могла, и следователь в минуты глубокого волнения вновь подносил указательный палец к лицу. — Все равно другого предложения нет.
Виктор снова открыл рот, словно собираясь протестовать, хотя прекрасно понимал, что, несмотря на жару и переполненные потными телами троллейбусы, мчаться к Шаповаловым все равно придется, как вдруг, на его счастье, дверь распахнулась, и на пороге показалась долгожданная чета. Милиционеры никогда не видели Шаповалова и Ельцову и вычислили их лишь по тому, что последняя была похожа на покойную сестру. Увидев кровь в прихожей и тело, которое уже забирали санитары, женщина заголосила:
— Сестричка моя бедная! На кого же ты меня оставила!
Что-то театральное слышалось в этом плаче, и Петрушевский вспомнил о профессиональных плакальщицах, которых еще сто лет назад приглашали на похороны за деньги голосить по покойнику. Да и само лицо Софьи, желтое, отечное, не выражало скорби. Из зеленых, чуть раскосых глаз не скатилось ни слезинки, хотя родственница упорно утирала их платком не первой свежести, в каких-то шафрановых пятнах. Ее сожитель, худой мужчина лет под сорок, с короткой стрижкой и невыразительным лицом, стоял и, не выказывая никаких эмоций даже ради приличия, наблюдал за санитарами.
— Софья Дмитриевна, проходите, — пригласил ее Анатолий. — Вы очень кстати. Мы сами хотели к вам ехать, — от него не ускользнуло, что при этих словах Шаповалов слегка побледнел. — Что же вы так припозднились?
Софья снова приложила платок к глазам.
— Когда я узнала о моей бедной сестренке, сердце так и заколотилось, так и заколотилось, — простонала она, — голова закружилась… Я упала на диван, и Сережа накапал мне валерьянки. Пока я в себя пришла… Да и то еще не совсем. По улице идем, ноги ватные, еле передвигаются. Неужели вам не понять мое состояние? — произнесла она плаксиво. — Сестренку единственную убили. Теперь я одна как перст. Как дальше жить, не представляю.
Сергей, поддерживавший сожительницу за локоть, молчал, словно во всем с ней соглашался.
— Садитесь, — Анатолий указал на стул. — Софья Дмитриевна, от вас требуется немного. Скажите, вы часто бывали у сестры?
Губы потерпевшей скривились, возле носа пролегли глубокие складки. Всем своим видом она выражала недовольство.
— А с какой стати мне у нее часто бывать? — зло проговорила она. — Мать ее приемная, Нонка, при жизни меня не жаловала. Придумала, ведьма старая, что мы с Сережей приходим сюда только деньги клянчить. А мы, между прочим, не какие-нибудь тунеядцы. Я за прилавком день и ночь пропадаю, мой муж сантехником работает. Ну, просили иногда трешку до зарплаты, так разве от них убывало? Как сыр в масле катались.
— Хорошо, — кивнул Анатолий. — Певица вас не жаловала. Но после ее смерти вы, наверное, навещали сестру чаще?
Недовольное и злобное выражение не сходило с лица Софьи:
— Да и с сестренкой мы редко чаи гоняли. Видно, певичка эта и Ниночке внушила, что ее кровная родня только за деньгами сюда шастает. И Ниночка мало нам помогала, хотя у самой деньжищи куры не клевали!
— Ну, если вы так хорошо осведомлены о материальном положении вашей сестры, может, скажете, что пропало?
Впервые в глазах Софьи появился интерес. Она встала и задвигалась по квартире, хорошо ориентируясь в огромных комнатах. Сарчук только и успевал констатировать ее слова.
— Облигации пропали на огромную сумму, вот в этом ящике лежали, — толстый указательный палец с поломанным ногтем легко открывал ручки шкафов. Когда она вытащила деревянную шкатулку оригинальной резьбы, Виктор уже знал, что скажет женщина.
— Батюшки, драгоценности-то где?! — Вот теперь в ее голосе звучало неподдельное горе. — Как же это так, товарищ следователь? Нашей семье, значит, ничего не достанется?
Петрушевский закатил глаза.
— Почему вашей семье должно было что-то достаться? — поинтересовался он. Софья, как куница, обнажила мелкие, острые зубы.
— Нинка была моей родной, так? — спросила она. — Кому же, по-вашему, достанутся ее цацки? Учтите, я судиться буду. Пусть мне отдадут все до копеечки. Мне, между прочим, — она погрозила пальцем, как непослушному ребенку, — квартиру обставлять.