Медикус и пропавшие танцовщицы - читать онлайн книгу. Автор: Рут Дауни cтр.№ 69

Он приподнял со стола увядший листик.

— Скажи, для чего используется лесной щавель?

Она по-прежнему молчала и нервно теребила пальцами здоровой руки край рукава. Он отложил щавель и взял второе растение.

— Мне сказали, что это пролеска многолетняя. Для чего она у вас используется?

Нет ответа.

— Ты была на кухне, когда Клавдий Инносенс вдруг заболел. Наложила на него проклятие?

— Да, господин.

— И ещё приготовила для него лекарство?

— Нет!

— Так что, если я пойду и спрошу у людей Мерулы, находилась ли ты там, они подтвердят, что ни к Клавдию Инносенсу, ни к его еде ты не приближалась?

Тилла сложила губы колечком, точно собиралась сплюнуть, затем покосилась начисто вымытые половицы и, видимо, передумала.

— Нет никакой охоты приближаться к этому Клавдию Инносенсу.

— Разумеется, — кивнул Рус. — Это вполне понятно. — Он провёл пальцем по щетинистому подбородку: так и не удалось выкроить время побриться. А может, и вовсе не стоит и надо подождать, когда бороды войдут в моду. Это непременно случится, как только знаменитый заросший подбородок Адриана начнёт появляться на монетах. — Для кого ты вчера готовила лекарство?

И снова нет ответа. А пальцы продолжают теребить ткань. Рус вздохнул.

— Вот что, Тилла. Все эти проклятия и благословения, приготовление каких-то непонятных снадобий... Все эти заклинания и припевы, хождения по лесу... они до добра не доведут. С этим надо кончать. Иначе люди подумают, что я приютил у себя жрицу друидов.

Ответом ему было молчание.

— Ну, разве ты не согласна?

— Все друиды исчезли.

— Я прав или нет, Тилла?

— Ваши солдаты их всех поубивали.

Рус хорошо знал официальную версию. Друиды, или кельтские жрецы, изгнанные из Галлии несколько веков назад, бежали в Британию и основали свой последний форпост у северо-западного побережья, на острове Мона; эту территорию как раз и контролировал сейчас Двадцатый легион. Ходили слухи, что нескольким из них всё же удалось ускользнуть, но римляне могли утешаться тем, что верования друидов и их обряды были не только тайными, сложными и смертельно опасными, но и сочетались с нежеланием верховных жрецов вести какие-либо записи. Поговаривали, будто бы на воспитание друида уходило двадцать лет, не меньше. Так что, вместо того чтобы охотиться за спрятанными неизвестно где письменами друидов, армия предпочитала совершать на места их обитания регулярные набеги. И вскоре с ними должны были покончить раз и навсегда, вырвать этот сорняк из почвы, пока он не успел оставить в ней семена.

— Эти твои песни... — медленно начал Рус. — О чём они?

— Они рассказывают всякие истории.

— О друидах?

— О моём народе. Мы поём о наших предках. Если не будем петь, потеряем своё прошлое.

Какое-то время Рус размышлял над её ответом. Что ж, её можно понять. Он и сам держал в комнате фигурки своих предков. Людям без традиций приходится сохранять воспоминания другим образом.

— Кто-то должен их записать, — неожиданно для самого себя предложил он.

Она посмотрела на него, как смотрят на людей недалёких и крайне наивных.

— Но, хозяин, мои люди всё равно не смогут этого прочесть.

— Их можно научить читать.

— Но к чему это им, если можно просто петь?

— Отказ учиться чтению и письму, — нравоучительным тоном начал Рус, — это отсталый и совершенно варварский подход.

— София умела читать и писать.

— Ну и хорошо, — осторожно заметил Рус. — Каждая женщина должна этому научиться.

— Но София умерла.

Он почесал за ухом. Отсутствие нормальной логики — вот почему так трудно общаться с женщинами. Все готовы перевернуть с ног на голову.

— Но Софию убили вовсе не потому, что она умела читать и писать.

— Вам виднее, хозяин.

— Она погибла, потому что встретилась с плохим человеком.

— Она была глупая. А я — нет. Я не глупая, как София.

— Думаешь, что расхаживать в одиночку по лесу — это умно? Особенно в такое время. Кто-нибудь ещё мог знать, что ты туда пойдёшь?

— Нет, хозяин.

— Ты сама нашла это место? Никто не говорил тебе, что там протекает славный такой ручеёк?

— Никто, хозяин.

— Пусть даже так. Раз я мог выследить тебя, значит, кто угодно другой мог бы. А теперь расскажи мне о лекарственных травах.

Снова молчание в ответ.

— Я должен знать, Тилла. Я просто не могу оставлять в доме служанку, которой не доверяю.

Девушка перестала теребить рукав. Конец повязки на руке развязался, и она начала заправлять указательным пальцем хвостики под ткань.

— Говори, что за лекарства, Тилла.

После паузы она нехотя выдавила:

— Это для одного человека.

— Кто он?

Кончик тонкого указательного пальца порозовел.

Рус вздохнул.

— Мне совсем не хочется наказывать тебя, Тилла. — Как-то не к лицу врачу бить свою пациентку. Кроме того, он вовсе не был уверен, что может поднять на неё руку. Куда её ударить? По спине? Или по ногам? А может, по здоровой руке? — Насколько я понимаю, — начал он, стараясь выиграть время, — ты украла дрова из нашей кухни.

— Нет, хозяин. Набрала из поленницы, возле госпиталя.

— Час от часу не легче! Ты украла дрова, принадлежащие больнице. — Вполне возможно, что Приск пересчитал поленья и собирается обвинить в краже его. Может и из жалованья вычесть. — Ладно. Говори, что за лекарство.

Кончик пальца размотал ещё несколько нитей, достиг узла на повязке и замер.

— Это богиня! — воскликнула она вдруг. — Богиня приказала мне сделать это!

— И кому велела дать это снадобье твоя богиня?

— Не могу сказать.

Рус медленно отодвинул стул и поднялся. Положил руки на пряжку ремня.

— Я не хочу этого делать, Тилла. Лучше говори.

Она покачала головой.

— Не могу.

Он снова вздохнул и расстегнул ремень. Он сказал ей чистую правду: ему совсем не хотелось наказывать её. Но дисциплина схожа с хирургией: является неприятной необходимостью. Он обернул конец с тяжёлой пряжкой вокруг ладони, чтобы не причинить ей сильную боль. Но не мог он и допустить, чтобы служанка травила людей своим снадобьем, изготовленным якобы по наущению какой-то безумной местной богини.

Рус выразительно похлопал свободным концом ремня по левой ладони. Ремень был старый, потрескавшийся. Он носил его долгие годы, и каждая трещинка и царапинка на тёмно-коричневой коже была знакома ему, каждая вмятина на серебряном ободке пряжки. Никогда прежде он не использовал этот ремень, чтобы причинить кому-то боль. И тем не менее он вышел из-за стола, крепко сжимая его в руке.