Счастливые неудачники  - читать онлайн книгу. Автор: Лана Барсукова cтр.№ 49

Петрович матерился и ехал за машиной Лиды, гадая, куда их занесет нелегкая. В ресторан? Хорошо бы. Можно остаться на улице под предлогом, что одет неподобающе. Его гардероб только «Макдоналдсу» соответствует, хотя там и гардероба никакого нет. Хорошо бы Лида в ресторане спряталась. Петрович скажет клиенту, что боялся выдать себя внешним видом и тем самым поставить операцию под угрозу. Звучит правдоподобно, хотя и унизительно. А может, они сразу на квартиру какую поедут? Еще лучше. Петрович через замочную скважину снимать не умеет, и через форточку тоже. Это другая квалификация и другой ценник. Скажет, что вел до последнего, пока дверью ему чуть нос не прищемили. Только бы скорее закончился этот день, и только бы обойтись без излишних подробностей.

Хватит с него съемок в аэропорту. Пусть сами разбираются, что и как. Если Лида не дура, а Петровичу очень хотелось в это верить, придумает что-нибудь. Фотки же, в принципе, довольно нейтральные. Ну стоят, ну обнявшись, ну целуются. Мало ли. Есть тетки, которые от умиления с котами целуются или с собачками, маленькими такими, как полуфабрикаты. А тут целый живой человек, к тому же мужчина, приятной наружности. Не собака. Вполне можно поцеловать. Наврет, что коллегу провожала, который уезжает в Силиконовую долину навсегда. Слово «навсегда» мужа успокоит. Логично? Ни хрена! Какой коллега? Она не работала, поди, ни дня, тунеядка, чтоб ее. Даже на легенду-отмазку не заработала. Ну, может быть, родственник? Сто лет не виделись, вот и захлестнула радость. Но родственника предъявлять надо, а вживую они этот спектакль не потянут. Этому очкарику только Плейшнера играть, а не какого-нибудь троюродного кузена Лиды. Тут муж, как Станиславский, закричит «Не верю!» и будет прав.

Петрович злился на весь мир и на себя в первую очередь. Ему что? Больше подумать не о чем? У него других забот в жизни нет, кроме как отмазки за Лиду изобретать? Все, хватит, внимание на дорогу и никаких больше мыслей об этом их бардаке, устроили тут любови, понимаешь. Но мысли возвращались, и отмахиваться от них было все равно что разгонять руками туман.

В таком взбудораженном состоянии Петрович, следуя за Лидой и ее очкариком, продолжал крутить баранку. Они миновали какие-то кварталы жутких подмосковных джунглей, где дома стояли, подпирая друг друга. Это выглядело так, будто их построили в стране, где очень мало места и очень много жителей. Буквально селить некуда, ничего не остается, как только на головы друг другу. Потом с великим облегчением выехали на простор, не освоенный доблестными строителями. Покатили с ветерком, но недолго.

Дорога уперлась в ворота загородного пансионата. Каменные львы на въезде выдавали высокий ценник этого места и низкий вкус его хозяина. Лида поговорила с охранником через опущенное стекло, и ворота приветливо отъехали вбок, пропуская ее машину. Но только ее. Ворота живенько закрылись. Причем открывались они как-то медленнее и неохотнее, чем закрывались.

Петрович не готов был идти на таран. Но для очистки совести все же подъехал к охране у ворот. Ему задали риторический вопрос: «У вас заказан номер в нашем пансионате?» Ответ не требовался, слишком негармонично смотрелся потрепанный «Москвич» на фоне мраморных львов. Пришлось Петровичу уезжать, чувствуя, как львы провожают его снисходительной улыбкой. С такой же улыбкой смотрят на орды туристов каменные сфинксы.

Петрович вынужденно отказался от дальнейшего преследования с едва скрываемым ликованием. Наконец-то обстоятельства отсекли его от этой парочки. Все, теперь домой. Запить и заесть эту историю. Завтра отдаст фотки заказчику, и пусть сами разбираются. Его дело – сторона. А на полученные деньги сыну что-нибудь купит. Давненько такого не было. Но лучше поздно, чем никогда. Отец он или кто? Вот именно, отец, причем честно заработавший на подарок благодаря своему, можно сказать, профессионализму.

От этих слов Петровичу стало совсем кисло. Мало того, что он, как последняя ищейка, шел по следу глупых влюбленных, подставляя их под удар, так еще и щелкал на смартфоне, словно прыщавый подросток. Ни чести, ни умения в этом не было.

Ладно, с честью он еще как-нибудь разберется. Лучшая оборона, как известно, нападение. Нечего было блядки прямо в аэропорту устраивать, сами виноваты, сопляки влюбленные. Петрович будил в себе чувство мужской солидарности с мужем Лиды, но оно получалось каким-то иллюзорным и натужным, как солидарность с мировым пролетариатом в первый майский день советской весны. И сквозь войлок этой рыхлой и блеклой мужской солидарности в нем прорастали звонкие и крепкие ростки симпатии к Лиде, к очкарику, к их молодости и желанию, даже к их дерзости и неосмотрительности. Петрович пропалывал обретавшие силу ростки собственным матом и накрывал новым слоем войлочной солидарности с мужем. И все повторялось. Получался многослойный пирог, несъедобный и громоздкий, давящий на плечи.

Петрович прокрутил фотки, рассмотрел их внимательно и критично. Да, четкость и контрастность есть, этого у буржуйской техники не отнять. Но в целом – полная фигня, наполнитель для мусорного ведра. Кадры просто фиксировали контуры тел, протоколировали встречу в аэропорту, словно высушивали жизнь до состояния гербария. В них не было ни настроения, ни красоты, ни той самой гармонии, которая так поразила его воочию. Так может фотографировать простой шпик, ищейка, а не мастер своего дела. Для Лидиного мужа, конечно, сгодится, но перед собой стыдно.

* * *

За этими мыслями Петрович не заметил, как доехал до дома. У подъезда, как всегда, не было места для парковки. Это людей можно селить на головы друг другу, а машины в пирамидку не составишь. Выходило, что машины успешнее людей отвоевывали право на жизненное пространство. Обычное дело, но на этот раз Петрович чертыхнулся особенно смачно и в скверном настроении духа появился по пороге своей квартиры.

И зря. Жена как раз выкладывала на тарелку разварившиеся рожки, а это было самое взрывоопасное ее состояние. В последнее время она часто сердилась на мужа, что стало общим местом их отношений, и Петрович как-то приспособился, научился с этим жить. Но в этот вечер он и сам был недоволен собой, совсем и категорически. Два недовольства вступили в резонанс, и произошел взрыв.

– Ты есть будешь? – сварливо поинтересовалась жена.

– Нет, не хочу.

– Я тоже не хочу, – жена взбодрилась, как футболист, получивший хорошую подачу. – И сын, между прочим, тоже не хочет. Нормальный человек не может есть бесконечные рожки.

– Не ешьте, если не хотите, – еле сдерживаясь, чтобы не сорваться, сказал Петрович.

– Какие мы спокойные! Посмотрите на него! Я тоже хочу быть такой спокойной! Целыми днями пропадает где-то, только ночевать приходит, да еще сытый. Есть он, видите ли, не хочет. А мы ничего, жуем. Когда это кончится? Когда ты в последний раз деньги в дом приносил?

– Заткнись, – рявкнул Петрович.

– Я заткнусь, я тебе так заткнусь, что тошно будет, – жена задыхалась от возмущения и осознания собственной правоты.

Петрович рванулся к выходу, радуясь, что в их маленькой квартирке от кухни до двери всего два шага, как будто архитектор заранее продумал этот момент. Но все равно успел услышать: «Ничтожество, ты мне жизнь испортил». Ничего нового он не узнал, но на душе стало еще гаже.