Самые красивые корабли - читать онлайн книгу. Автор: Юрий Рытхэу cтр.№ 5

Краем рукава Юнэу вытерла слезы и сделала попытку улыбнуться. Капитан кинулся к столу и маленькой железной острогой подцепил волокна светлого мяса из жестяной банки.

Он совал острогу девушке в рот, а Гальмо поддакивал:

— Попробуй, дочка. Это еда белых людей. Не бойся. Пересолено мясо, но съедобно.

Юнэу сняла с железного острия кусок и положила в рот. Жжение утихло, во всем теле появилась какая-то необыкновенная легкость, а глаза, промывшись потоком слез, стали видеть яснее, светлее.

Рыжеволосый капитан пристально смотрел на нее, и теперь не казался таким страшным, как раньше. Наверное, он был бы неплохим человеком, если бы не светлая кожа и чрезмерная волосатость. Даже лицо его от ушей до рта и большая часть щек были покрыты светлой, похожей на нерпичью, щетиной. Под густыми светлыми бровями светились два кусочка голубого неба.

Рыжеволосый улыбался и что-то пел, широко разевая рот и энергично выкрикивая отдельные слова. Он щедро подливал дурной веселящей воды Гальмо, пока тот не уронил голову на заставленный закусками стол. Иногда капитан подносил кружку Юнэу, и она не смела отказаться.

Потом потолок каюты поплыл на место пола.

Дальше Юнэу ничего не помнила.

2

В пору Длинных Дней следующего года Юнэу родила дочь. Старый Гальмо позвал шаманку Вэтлы, и она произнесла подходящие к случаю заклинания, потом принялась помогать роженице. Поначалу она обтерла затвердевшим весенним снегом младенца, затем нагрела на огне кусок древесной коры, наскребла гари и присыпала пупок. Для роженицы она подержала над огнем кусок старой лахтачьей подошвы и велела держать на животе.

— Девочка твоя беленькая, как нетронутый снег, — шамкала беззубым ртом старуха, — глазки как осколки неба, волосики будто мех летнего песца. Красивая будет девка!

Юнэу смотрела на маленькое личико и вспоминала другое, с такими же осколками неба в глазах. В полог вошел Гальмо.

— Судьба подарила нам дочку необычного обличья — это счастье, — значительно произнес он, примащиваясь рядом с роженицей.

Старик долго разглядывал девочку.

— Видел я Атыка, — произнес он выжидательно.

Юнэу словно не слышала.

— Говорил Атык, — продолжал Гальмо, — что хочет взять тебя в жены.

Ответом было молчание.

— С такой дочкой ты для всех желанная жена, — невозмутимо продолжал Гальмо, — да и Атык — неплохой парень. Охотник каких поискать на побережье от нашего мыса до эскимосских селений. Силен, ловок и с лица приятен… А я уже стар. Уйду сквозь облака, кто вас с дочерью будет кормить?

Вместо ответа Юнэу спросила:

— Как назовем нашу малышку?

— Спросим предков, — деловито ответил Гальмо.

— Я думаю, что предки не возразят, если девочка будет называться Тынэна, — сказала Юнэу.

— Все же надо спросить, — повторил Гальмо.

Он вышел в чоттагин, взял потемневшую от времени, гладко отполированную гадательную палку и наставил ее одним концом на светлый круг, падающий через дымовое отверстие. Старик пытался вдохновить себя на возвышенные размышления, настроить разум на восприятие потустороннего голоса, но в голову лезли совсем другие мысли. Гальмо думал о том, что Юнэу сейчас совсем другая. То, что она стала настоящей женщиной на корабле белых людей, — в этом ничего особенного нет. Наоборот, многие даже завидовали, потому что подарков, табаку, чаю и разноцветных лоскутков материи было столько, сколько не возьмешь за большую кучу пушнины. Но другие женщины после случившегося потом с радостью выходили замуж за своих родичей, растили детей, ухаживали за мужьями — словом, были обыкновенными чукотскими женщинами… А Юнэу? Обличьем она осталась прежней, но внутри она вся будто переменилась. Может, помутилась разумом? Вроде бы нет. Говорит понятно, все делает по дому, как и раньше: разделывает добычу, толчет в каменной ступе жир, скребет шкуры, шьет… Но часто, очень часто она уходит на пустынный берег моря и подолгу глядит на морской простор, словно чего-то ждет…

В то лето к селению подходило много кораблей. Гальмо звал Юнэу с собой на суда, но стоило ей заметить, что идет корабль, она забиралась в ярангу и не выходила оттуда, пока последний парус не угасал в далекой синеве горизонта.

И все ходила на берег. Даже зимой, когда от берега до стыка неба и океана лежали нагромождения торосов.

Гальмо посмотрел на палку, которая одним концом лежала в светлом кругу от дымового отверстия, убрал ее и вошел в полог.

— Предки не возражают, чтобы маленькая гостья носила имя Тынэна, — торжественно произнес старик, — и пусть ее жизнь будет всегда озарена светом восходящего солнца.

— Это так и есть, отец. — Юнэу впервые за долгое время улыбнулась. — Посмотри на ее волосы — в них отблеск первых утренних лучей.

— Это верно, — согласился Гальмо, пристально вглядевшись в новорожденную.

Он помолчал, достал из-за пазухи расшитый бисером кисет и принялся набивать трубку. Руки дрожали, на оленьи шкуры падали драгоценные крошки табака.

«Постарел ты, отец, — подумала Юнэу, — такой старый стал, что исполняешь мои желания…»

— Все-таки мне бы хотелось уйти туда, — Гальмо слегка кивнул по направлению к закопченному пламенем жирников потолку, — зная, что есть человек, который может поддержать вас… Если бы родился сын, я бы не так настаивал.

Юнэу вдруг почувствовала, что отец прав. Как им, двум женщинам, прожить? Кто будет добывать им еду, укреплять ярангу, защищать от недружелюбия?

— Хорошо, пусть будет по-твоему, отец. — Юнэу низко склонила голову над новорожденной.

— Твое благоразумие меня радует, — сказал Гальмо.

Поздней осенью, когда маленькая Тынэна пробовала уже что-то говорить и могла сосать вместо груди тюленье сало, в ярангу старого Гальмо пришел Атык и стал мужем Юнэу.

Он и в самом деле был хороший парень. Юнэу могла гордиться им: Атык редко приходил с моря без добычи, любил и берег дочку, а к жене относился ласково и сердечно.

Юнэу скоро привыкла к положению замужней женщины. Долгими зимними вечерами она жгла в чоттагине плошку с плавающим в топленом жиру кусочком мха и ждала мужа.

Когда Атык приволакивал нерпу на длинном лахтачьем ремне, Юнэу выходила навстречу с ковшиком холодной воды, мочила морду тюленя и отдавала ковш Атыку. Охотник отпивал несколько глотков и сильным рывком выплескивал остаток в сторону моря, где многие живые существа страдали от недостатка пресной воды.

Потом всю ночь при мерцающем свете жирника Юнэу ждала, когда оттает замерзшая туша, разделывала ее и ставила на огонь утреннюю еду, чтобы накормить мужа перед его новым походом во льды океана.

И все было бы хорошо, если бы у Юнэу не водилась привычка торчать на берегу моря, обозревая далекий горизонт. Она могла провести у прибойной черты полдня, не откликаясь на зов, не обращая внимания на окружающее.