Белые лилии  - читать онлайн книгу. Автор: Олли Ver cтр.№ 24

От встряски и повышенного давления у бывшего мэра снова идет носом кровь – он хватает первую попавшуюся тряпку, прикладывает к носу. Он бубнит откуда-то из складок ткани: «Мы уже год не жили вместе, когда бывшая жена нашла клинику в Китае». Она говорила, что там детей в, буквальном смысле слова, ставят на ноги. Бывшая жена бывшего мэра говорила, что понадобится не один курс, но в итоге ребенок будет самостоятелен, и не так разительно будет отличаться от своих сверстников. А потом назвала невероятную сумму. Он, бывший мэр – сейчас, бывший муж – тогда, обещал помочь деньгами. А потом его повысили: времени стало катастрофически не хватать…

«Олег, он ведь и твой сын тоже!»

Я поднимаюсь и говорю:

– Я пойду, посплю немного.

Псих поднимает голову, смотрит и молча кивает, а я прячу трясущиеся руки в карманы. Я разворачиваюсь и иду к лестнице на второй этаж – теперь это так же легко, как вернуться в отчий дом. За моей спиной гнусавит голос Олега: «Я замотался. Я совершенно забыл…»

«… я никогда ни о чем тебя не просила…»

Я поднимаюсь по ступенькам вверх так быстро, как могу, но все равно успеваю расслышать: «Это был последний раз, когда она звонила мне – оставила сообщение на автоответчике…»

«…Крутовские нам очень помогли, но все равно не хватает больше трети…»

Второй этаж, вторая дверь – я хватаюсь за ручку, поворачиваю. Я слышу:

«Она все же нашла нужную сумму. Парень, и правда, вырос практически…»

Я залетаю в комнату и закрываю за собой дверь. Здесь, в спальне, динамиков нет, и толстое деревянное полотно заглушает собой женский плач, но не выключает совсем, а потому я снова и снова слушаю, как женщина в тысячный, миллионный раз взвывает к тому, чего нет. Мое лицо кривится от подступающих слёз. Зачем ты это делаешь? Тварь! Ублюдок! Дешевый позер! Зачем мне все это? Ярмарка людских грехов, выставка людских пороков… Для чего мне смотреть на это? Ты пытался оправдаться? Хотел удивить меня тем, что есть на свете люди, творящие зло бездействием? Конечно, есть! Я и без тебя знаю тех, кто никого не убивал, бегая за людьми с битами и собаками – они просто отходят в сторону со словами «я замотался». Но этим фактом своего дерьма не обелить! Ох, как же я хочу ненавидеть тебя! Губы предательски дрожат. Чего ты-то ревешь, дура? Не тебе пришлось собирать хреналион денег, чтобы… Господи! Я закрываю лицо ладонями, чтобы никому на свете не показать, как мне надоел это цирк улыбающихся ублюдков. Гребаный сказочник… Как же уродливо все, что ты сделал! И твоя «Сказка», и твои дворняги, и твоя извращенная политика двойных стандартов! Убивать можно! Но не всех… Ненависть скатывается по лицу горячими каплями, оставляет блестящую полосу бесполезных сожалений – я беззвучно открываю рот, не в силах реветь вслух. Почему я должна разбираться в тонкостях людского сволочима? Зачем мне это? Я молча расходую последние силы – открываю рот, хватаю воздух и перемалываю его внутри легких клокочущей яростью. Паноптикум. Кунсткамера человеческих душ… Я и без тебя знаю, насколько мы все омерзительны! Зачем снова и снова тыкать меня носом в коллекцию людского уродства? Вцепляюсь в волосы, рычу сквозь сжатые зубы. Как же я хочу презирать тебя… Всхлипываю, поднимаю голову: все здесь – о тебе. Срываюсь с места, подбегаю к кровати, хватаю покрывало и срываю его. Облако пыли поднимается в воздух, оседает во мне черно-белым прошлым. Да пошел ты на хер со своими мразями! В твоем королевстве кривых зеркал не поймешь, кто – зверь, а кто – человек. Так что же ты предлагаешь? Ненавидеть всех людей заочно? Под покрывалом – одеяло, и я тяну его на себя. Оно скатывается на пол – пушистое, теплое, прячущее в воздушных складках и тонких переплетениях нитей мое прошлое. Оно, как и темно-синий свитер, как диван в гостиной, как стены «Сказки», помнит моего Короля наркоманов и проституток – звуки, запахи, голос, прикосновения, тепло… Оно подслушивало все наши разговоры, подсматривало за нами в моменты истинного откровения, прятало нас от всего мира… Я закутываюсь в него по всем этим причинам – я хочу вернуть все это себе, забрать назад мою собственность. Как же я хочу ненавидеть тебя… Знать бы – как? Я иду в ванную, открываю дверь и оказываюсь в тесном мирке, наполненным искусственным светом. Закрываю дверь, щелкаю выключателем – становится темно и почти тихо – плач женщины становятся еле различимым, как далекое прошлое. Забираюсь в ванную и ложусь на дно, словно в колыбель. Я рыдаю, всхлипываю и яростно учусь ненавидеть того, кого нужно ненавидеть. Я кутаюсь в одеяло, как в память – я хочу, чтобы воспоминания обнимали меня. Как же я хочу ненавидеть тебя…

Пожалуйста, забери меня отсюда.

***

– А если она сделает это снова?

Огромный, сутулый, грустный мужчина поворачивается к мальчику и сочувственно смотрит. Взгляд из-под тяжелых надбровных дуг, кустистых бровей с нежностью смотрит на такого маленького, но уж такого взрослого человека. Все он понимает, все соображает, и соврать ему уже не получится. Поэтому огромный дядька врет самому себе:

– Не сделает.

– Откуда ты знаешь? – настырно шепчет парень.

Они стоят недалеко, поэтому шепчут, ведь глухая тишина огромной комнаты множит каждое слово, а они не хотят (боятся, боятся!) потревожить этих двоих. Огромный человек пожимает сутулыми плечами:

– Врачи сказали.

– Да что они знают!? Что они вообще…

– Тс-с… – шипит огромный дядька, и огромной ручищей прижимает к себе мальчишку. – Тише, тише…

Мальчик топит невысказанные слова, обиду и страх в складках пальто. Он зарывается носом в мягкий кашемир, чувствует, как ткань пропиталась влагой – с самого утра моросит мелкий, противный дождь. Он поднимает голову и смотрит на тех двоих.

Она совершенно жуткая. Не человек – оболочка: сухая, безжизненная, болезненно-белая, лишенная души. Словно вся вода из нее вышла и осталась лишь сухая, выжженная временем, кора безнадежно больного дерева. Она скрючилась в инвалидном кресле и пусто смотрит на мужчину. В её глазах ничего нет: ни боли, ни страха, ни сочувствия, ни сожаления. Взгляд её – остаточный рефлекс. Её зрачки – пустые, полые трубы, и на том конце взгляда никого. Пусто. В кресле – пусто, и то, что там напоминает человека, лишь призрак неудавшейся затеи. Озорство и ребячество – так сказал отец. Сказал, а теперь сидит на полу прямо перед инвалидным креслом, гладит её ноги и что-то тихо бормочет. Она смотрит на него, но не видит. Он говорит, говорит, но кроме него самого, эти слова никому не нужны. А ему нужны. Очень. Он все время с ней говорит. Все время. Даже когда она не хочет его слушать, когда не слушает, когда отсутствует в собственном теле, вот как сейчас…

– Где Егор? – тихо спрашивает мужчина.

– В своей комнате, – бубнит Максим откуда-то из пальто. – Он её боится.

Мужчина кивает и проводит огромной ладонью по соломенной макушке. Мальчик поднимает голову, смотрит на него и спрашивает – серьезно так, совсем по-взрослому: