Отец и мать - читать онлайн книгу. Автор: Александр Донских cтр.№ 73

– Вот и давай её вместе произнесём. В ней простые ответы и на твои и на мои и всех людей вопросы. Давай начинай, Катерина батьковна.

Она начала, отец Марк поддержал, а другие люди услышали, подошли поближе и вплелись своими голосами:

– Господи, дай мне с душевным спокойствием встретить всё, что принесёт мне наступающий день. Дай мне всецело предаться воле Твоей Святой. На всякий час сего дня во всём наставь и поддержи меня. Какие бы я ни получал известия в течение дня, научи меня принять их со спокойной душой и твёрдым убеждением, что на всё Святая воля Твоя. Во всех моих словах и делах руководи моими мыслями и чувствами. О всех непредвиденных случаях не дай мне забыть, что всё ниспослано Тобой. Научи меня прямо и разумно действовать с каждым членом семьи моей, никого не смущая, никого не огорчая. Господи, дай мне силу перенести утомление наступающего дня и все события в течение его. Руководи моею волей и научи меня молиться, надеяться, верить, терпеть, прощать и любить. Аминь.

– Спасибо, батюшка. С Новым годов вас, с новым счастьем.

– И тебе, Екатерина, свет ты наша Николаевна, счастья и душевного уюта.

Вышла из храма – сеялся на белую-белую землю ласковый розовенький снежок, как праздничное подношение всем людям от солнца, которое в искрасном ореоле снова, извечно снова, подходило к этой земле и к этим людям.

– Божий мир.

И произнесённое даже, наверное, уже не только мыслью и словами было, а самим вдыхаемым воздухом.

Леонардо после праздника не заходил в библиотеку. День, два, три, неделю не было его. Уже и вторая началась. Екатерина поминутно, как заведённая, говорила себе: «Ну и слава Богу. Разобрался человек, от глупостей себя уберёг». Но душу томило, сдавливало. И ничто уже не помогало жить дальше ровно, размеренно, тихо, как привыклось за годы и годы одиночества и молитв.

А он не был, не был, да – пришёл.

Похудевший, с росчерками синеватости под глазами, с трещинкой на нижней губе. «На морозе губы облизывал, – с заботливой критичностью подумала Екатерина. Но тут же ёкнуло внутри: – Или – целовался». В одежде так несвойственная ему небрежность: брюки не то чтобы мятые, но очевидно не отглаженные, из слабо, по-видимому, второпях, зашнурованного ботинка зевласто выбился «язык», рубашка явно несвежая. Екатерина забыла, что надо непременно быть строгой: у двери увидела его – вся заулыбалась, ощущая, как пыхнули огнём щёки. Но только поймала его прицельный взгляд на себе – спохватилась, нахмурилась, притворилась занятой.

– Вот, не выдержал – пришёл. Да что там – прибежал! – признался Леонардо, жадно и настырно заглядывая в её отводимые на какие-то бумажки глаза. – Отсекайте голову мою, что хотите, Екатерина Николаевна, делайте, но я – ваш раб. Раб.

– Так-таки и раб? – хотелось ей кольнуть его рвущимися наружу шипиками сарказма, поддеть каким-нибудь крючковатым словцом, но смолчала.

Открылась перед ним глазами и снова не сдержалась – поплыла вся улыбкой, ласковостью, светом.

Встречи возобновились, хотя и не сразу, после улыбчивых, но не насмешливых, «отнекиваний» Екатерины.

«Наверное, только так и думает обо мне: отнекивается, гордячка, значит, цену набивает себе».

«Ладно, чему быть, того, видно, не миновать!»

Однажды посреди улицы он, как мальчишка в порыве озорства или лихачества, заскочил наперёд и, подскользнувшись на утоптанном снегу, чуть было не повергся ниц к ногам Екатерины. Лихорадочно помахал перед её лицом руками, но чудом устоял и даже, совершенно осмысленно и, возможно, не без дерзости или же, напротив, отчаяния, надвинулся на неё грудью.

– Что это вы? «Танец маленьких лебедей» исполнили? – засмеялась она, защитно выставляя перед ним ладони.

А он – как вскриком:

– Выходите за меня замуж.

И она, уже давно ожидавшая «чего-нибудь этакого», мгновенно, как замахом плётки, ответила:

– Видите ли… я неспособна родить. Так получилось в моей жизни.

– Мне не дети нужны, мне нужна ты… вы. В конце-то концов, давай-те на «ты»: мы уже сто лет знакомы!

– Что ж, давай… те.

– Давай!

– Хорошо, давай.

– Давай поженимся. Говоришь, неспособна родить? Возьмём какого-нибудь мальчишку, а в придачу к нему девчонку, – для комплекта! – в детдоме. Чем-чем, а сиротами наша замечательная страна богата!

– Как кошечек или собачек будем выбирать?

– О детях – потом. О кошках и собаках – тоже потом. Сейчас ответь: выйдешь за меня замуж?

– Тебе действительно не нужны дети?

– Ну, что вы… ты… ты! об этих чёртовых детях!

– Чёртовых?!

– Извини, сорвалось. Скажи: выйдешь?

Она пристально и строго посмотрела в его глаза, но, показалось ей, увидела только его синевато покрасневший на этом суровом январском морозе нос с плёночкой влаги у ноздрей и верхней губы. Ещё приметила его такие детские, пушистые ресницы-крылышки: они – схлоп, схлоп, вот-вот взлетят бабочкой.

«Мальчишка сопливый. Мальчонка изнеженный. Красавчик избалованный, а потому наивный и безответственный человек», – подумалось жёстким скользом, но не сердито, не раздражённо, скорее – покровительственно, с сочувствием, в взволнованности сомнения, но и ожидания.

Он ждёт перетаптываясь, но терпелив, покорен, чуток.

Она молчит.

Молчит.

Молчит тяжело и уже несоразмерно затяжно. И смотрит на него прямо, заострённо, словно бы что-то ещё ей нужно увидеть в нём, разглядеть, понять. Вот он весь перед ней, и уже который месяц весь перед ней, но что же ещё такое значимое нужно открыть в нём? Что она могла проглядеть до этой его отчаянной выходки, до этого хотя и мальчишеского, но решительного его шага? Нужно непременно ответить.

Видит: в руке у Леонардо портфель добротной кожи, с изысканными бронзовыми застёжками; на голове высокая шапка, наимоднейшая, из каракуля; на плечах пальто из толстого драпа, с внушительным ватным подбоем, с большим воротником из меха какого-то ценного зверька, с модными – вместительными – карманами; на ногах редкостные громоздкие ботинки на рифлёной каучуковой подошве. Но всё, что видит она сейчас, видено ею не единожды. И раньше и сейчас выглядит Леонардо с этим «профессорским» портфелем, в этом «шикарном» пальто весьма и весьма внушительно, солидно, даже авантажно. Но что же, что же ещё ей нужно доразглядеть, допонять? «Не вьюноша, но муж», – припомнился Екатерине какой-то стихотворный отрывок. Однако – как-то по-особенному зримо увиделось ею – шея у Леонардо тонка и бледна и показалась ей «лучинушкой, торчащей невесть зачем посередь боярского наряда» – пальто и шапки. А портфель, дорогой, изрядного объёма, совершенно, думает она, ему не к лицу, к его миловидному, ещё совсем юношескому, романтичному лицу.