– Ка’ого черта это значит? – прошептала она.
Когда зрители засвистели, затопали и зашумели, пять клансменов начали аплодировать. Они хлопали ритмично, чуть медленнее, чем прочие зрители; они продолжали аплодировать, понемногу наращивая скорость, пока один из них не поднял над головой сжатую в кулак руку. «Смерть троим! Смерть еврею, японцу и иезуиту! Смерть иноверцам!» Я решил, что они тотчас бросятся на сцену и попытаются схватить меня. Поначалу мне пришло в голову, что Каллахан меня предал. А теперь, если они не играли со мной в кошки-мышки, я склонен поверить, что видел истинных борцов, Klansmen Alte Kämpfer
[292]
[293], которые все еще цеплялись за идеалы Umzikhtbar Imperye
[294]. Нас дважды вызывали на поклоны, чего прежде никогда не случалось. Мы кланялись и махали руками. С моего лица не сходила идиотская усмешка. Когда мы вышли в третий раз, рыцари ку-клукс-клана исчезли, и зрители покидали маленький зал.
– Надеюсь, эти ублюдки не часто та’ое устраиват. – Миссис Корнелиус отпустила мою руку. – Они могли разнести эт’ чертов сарай.
У меня были собственные причины желать, чтобы зрители поскорее убрались. В раздевалке миссис Корнелиус заставила меня выпить стакан отвратительного мексиканского бренди.
– Ты вспотел, как свиння! Ко’о напугался на сей раз? Этих тупых пидоров в ночных рубашках? ’росто детишки-переростки буянят. – Она засмеялась. – Ты ж не думал, шо это реальные призраки, а? – Миссис Корнелиус плеснула мне в стакан еще немного темно-коричневой жидкости.
Начав выпивать прямо в гримерке, мы быстро набрались, как в давние времена на «Рио-Крузе». Мы пели песни кокни, которые она по-настоящему любила и которые по большей части не пользовались популярностью в Америке. Она сказала, что «почти п’жалела», когда Ленин умер.
– Не дивлясь, шо он так быстро свалился. Он был просто одержим работой. – Миссис Корнелиус усмехнулась. – И со’сем не думал о людях. Надо признаться, и мой Леон совсем та’ой же, но, клянусь, он справится лучше, если ему дадут шанс. Хоть это ’ряд ли, ведь он же жид.
Ее пророчество оказалось удивительно верным. За десять лет Сталин убрал из своего правящего комитета всех евреев. Грузины всегда возвращаются к корням. Нас не удастся обмануть так легко, как этих московских интеллектуалов. Я напомнил миссис Корнелиус, что не испытываю ни малейшего сочувствия к большевикам. Все они просто злобные серийные убийцы. Одурманенные наркотиками безумцы. Она кивнула в знак согласия, как будто полагала это само собой разумеющимся:
– Да. – Она, казалось, ждала дальнейшего развития темы, но я уже сказал все, что следовало. – О да, они т’кие, – подтвердила она.
Миссис Корнелиус развалилась на крошечном туалетном столике, не сняв хаки и высокие сапоги, и начала ностальгически вспоминать о том, как мы впервые встретились в приемной одесского дантиста. Она прилично выпила и поэтому не смогла вспомнить, где мы столкнулись во второй раз. Я напомнил, что она была в Красной армии Троцкого. Она спасла мне жизнь в Киеве и посадила меня в поезд, который по стечению обстоятельств привез меня к Эсме. Она улыбнулась и коснулась пальцами моей щеки:
– Какая мы занятная парочка, а?
– Не очень, – сказал я.
Она расхохоталась.
Die Rosen wachsen nicht in den Himmel. Esmé, mayn fli umgenoyenist. Bu vest körnen. Hob nisht moyre. Vifl a zeyger fort op der shif keyn Nyu-York? Vifl is der zeyger? S’iz heys. ikh red nit keyn Yiddish! ikh red nit keyn Yiddish! Blaybn lebn… Mayn snop likht in beyn-hashmoshes… Es tut mir leyd. Esmé! Es tut mir leyd!
[295]
Nekhtn in ovnt…
[296] На следующий день я снова играл превосходно. По крайней мере, в своих собственных глазах мы стали прекрасным сценическим дуэтом, романтической парой, подобия которой теперь можно часто увидеть на экране. Белый рыцарь и красная королева казались почти реальными. Иллюзия передалась и нашей аудитории – простые люди, что бы ни говорили циники, умеют ценить серьезные эмоциональные драмы, – и это также ослабило мою уже привычную тревогу, вызванную мыслями об Эсме. В результате я почти привязался к этой роли и с нетерпением ожидал наших шоу – ничего подобного прежде не случалось. Пришла телеграмма из Тиволи: название корабля не имеет значения. Самое главное – плата за проезд. Эсме любила меня и хотела увидеться вновь. Я уверен, что хочу нашей встречи? Ikh farshtey nit. Firt mikh tsu, ikh bet aykh, tsu di Heim. Khazart iber, zayt azoy gut
[297]. Я не понимаю. Я ответил обратной почтой, что деньги вот-вот поступят, а я считаю часы, оставшиеся до нашей встречи.
Во время вечернего шоу я испугался, заметив Джона Хевера на его обычном месте у сцены; он едва не пускал слюни, охваченный безумной страстью к миссис Корнелиус. И все же я почувствовал некоторое облегчение, увидев его. Мы выступали просто прекрасно. У Хевера, должно быть, вздулись волдыри на ладонях – так сильно он хлопал. Он точно по часам подошел к служебному входу, где я вовремя преградил ему дорогу. Я, как обычно, взял дорогие красные и белые розы и визитную карточку цвета слоновой кости. Он был нетерпеливым, простодушным мальчиком; его страсть становилась все сильнее. Хевер обещал все что угодно за знакомство с моей партнершей. Она никогда не играла так блестяще. Она – английская Бернар. Она – само совершенство.
– Пожалуйста, поймите, сэр, что я никогда ничего подобного прежде не делал. Я не просто поклонник у служебного входа. Я влюблен, сэр. – И тут его осенило (довольно поздно, по-моему). – Боже мой! Вы ведь не ее муж?
Я провел большим пальцем по рельефной надписи на карточке.
– Миссис Корнелиус – вдова.
Она по этому поводу высказывалась несколько туманно.
Я вспомнил о том, сколько времени мы провели за разговорами о кино. Хевер продемонстрировал превосходное знание европейских фильмов. Теперь он с энтузиазмом и слезами в голосе рассуждал о том, что миссис Корнелиус суждено стать кинозвездой. Я сказал, что передам и пожелания, и розы. Он извинился, что пропустил наши предшествующие шоу.
– Я только что приобрел долю в кинобизнесе. Думаю, что могу быть вам полезен. Я могу предоставить всю студию в ваше распоряжение.