История философии. Реконструкция истории европейской философии через призму теории познания - читать онлайн книгу. Автор: Иван Шишков cтр.№ 306

Поскольку русская мысль была более религиозной философией, чем богословием, то она была религиозно направленной и обоснованной. Но ее религиозность следует понимать не как личную религиозность русских философов, а как религиозность первопринципа их способа философствования. И как таковая она существенно антирационали- стическая и антисхоластическая. И хотя русское мышление абсолютно антирационалистично, это отнюдь не значит, что оно иррационалистич- но, оно — эмпирично. Но его эмпиризм особый, он принципиально отличается, например, от английского эмпиризма, для которого опыт идентичен с чувственной, непосредственной данностью, очевидностью. Для русского мышления же опыт есть прежде всего живой, жизненный опыт, получаемый посредством сопереживания в себе данных чувственного восприятия. Стало быть, предмет осваивается не внешним образом, а в его живой целостности, достигаемой посредством его сопереживания, которое понимается как особое интимное, физиологическое состояние субъекта познания. Так, один из самых оригинальных русских философов В. В. Розанов (1856-1919) считал, что истина, истинное знание — то, чем можно умиляться и любоваться, а ложь — это холод, голод, пустынность. Даже Бог как верховная истина познается «физиологически»: «Бог есть самое теплое для меня. С Богом никогда не скучно и не холбдно» ^[1820].

Стало быть, постижение бытия не возможно посредством ни чувственного восприятия, ни рационального мышления. Для подступа к сущему необходимо внутреннее свидетельство бытия, являющее себя в непосредственной очевидности, в мистическом проникновении. Только таким путем возможно достичь подлинного знания, пронизанного жизненностью. Это истинное, полное знание один из первых теоретиков славянофильства И. В. Киреевский именовал «живознанием», противопоставляя его традиционному абстрактному познанию.

С понятием жизненного опыта, живознания С. Л. Франк связывает другую характерную черту русского мышления как тяга к реализму, точнее, к онтологизму. Онтологизм проявляется в том, что русская философия, в отличие от новоевропейского гносеологизма, утверждает принципиальную обусловленность гносеологии онтологией. В этой своей направленности русская философия выступила с притязанием преодолеть рационализм европейской философии, декартовское «cogito ergo sum» и утвердить взамен него путь от «sum» к «cogito». А это значит, что прежде чем что-то познать, необходимо быть. Именно через это совершенно непосредственное и первичное бытие и постижимо всякое бытие. Стало быть, человек познает постольку, поскольку он сам есть, что он постигает бытие через реальное укоренение в него, которое возможно сквозь призму жизненного опыта. То есть реальная связь между «я» и бытием осуществляется через жизнь. Отсюда понятно, почему понятие жизненного опыта как основы подлинного знания тесно связано с онтологизмом. Согласно последнему, бытие открывается лишь целостной жизни духа, лишь разуму, органически соединенному с волей и чувством, как любил говорить А. С. Хомяков, «волящему разуму» и «разумной воле».

Другая характерная черта русской философии — отрицание субъективизма и любовь к объективному, познанию действительности, а не явлений I только, познанию абсолюта. Только этим можно объяснить, почему философия Канта не смогла прижиться на русской почве и отсутствие интереса к наукоучению И. Фихте и вместе с тем значительный интерес к натур- - философии, эстетике и философии откровения Ф. Шеллинга и в целом к философской системе Г. Гегеля.

Очень важной чертой русского мышления, выделяемой традиционно русскими философами — «предубеждение против индивидуализма и приверженность к определенного рода духовному коллективизму» ^[1821]. Послед- ‘ ний ничего общего не имеет с экономическим коллективизмом, характерным для коммунизма. Этот коллективизм отнюдь не враждебен понятиям личной свободы и индивидуальности. Суть его наиболее полно выражается таким характерным для русской духовности понятием, как соборность (А. С. Хомяков) или, общинность (И. В. Киреевский). Понять смысл этого своеобразного для русской мысли понятия можно, если исходить из его противоположности западноевропейскому духу, который, как известно, по преимуществу (за исключением «я» и «ты» Л. Фейербаха и М. Бубера) исходит из «Я», индивидуализма. Соборность же предполагает в качестве отправной точки духовной жизни не «я», а «мы», в котором каждое «я» не растворяется целиком в «мы», а содержится в нем и в каждом «я» внутренне содержится «мы». Стало быть, соборность можно определить как внутреннюю гармонию между живой личной душевностью и надындивидуальным единством, как «единство во множестве». Очень тонко уловил суть соборности А. С. Хомяков, определив ее как «хоровой принцип» русской жизни. Соборность противостоит как индивидуализму, разрушающему человеческую солидарность, так и коллективизму, нивелирующему личность. Она противостоит западному культу «разумно эгоистической» личности. Как «единство во множестве» соборность оберегает человеческую общность и в тоже время сохраняет неповторимые черты каждого отдельного человека. В дальнейшем это славянофильское понятие соборности, которое было введено А. С. Хомяковым в качестве основного принципа деятельности православной церкви как органического целого ^[1822], трансформировалось в понятие всеединства как метафизической основы, философии Вл. Соловьева.

Как уже отмечалось выше, соборность отнюдь не исключает индивидуальность, а раскрывается через личность и в личности. В этом смысле можно говорить о своеобразном персонализме как характерной черте русской философии.

Следующая характерная черта — преимущественный интерес к этическим вопросам, притом не теоретическим* а именно к применению этических теорий на практике, к переустройству жизни согласно принятым на веру теоретическим принципам. Все русские мыслители — моральные проповедники и среди них великий морализатор Л. Н. Толстой. В этом смысле слова русское мышление — практическое: оно всегда рассчитано на улучшение мира, мировое благо и никогда — лишь на одно понимание мира. Оно никогда не является «чистым познанием», бесстрастным теоретическим пониманием мира, но всегда эмоционально-страстным познанием, схватывающим конкретно-онтологическую живую истину как конечную цель духовного поиска. А потому знаменитая хпинозовская максима: «не плакать, не смеяться, но понимать», совершенно чужда русскому духу.

Эмоционально-страстное постижение бытия тесно сопряжено с религиозным поиском спасения, в котором выражена, по сути, религиозная сущность русского духа. Религиозность пронизывает все внешние и внутренние сферы духовной жизни. В этом смысле, по словам. С. Л. Франка, «русский дух… насквозь религиозен. Он, собственно, не знает ценностей, помимо религиозных, стремится только к святости» ^[1823]. Всё -т- мораль, наука, искусство, право и т. д. — как таковое, само по себе не имеет для русского никакой ценности. Оно обретает свою ценность лишь благодаря своему отношению к Абсолюту, Абсолютному В этом состоит принципиальный радикализм русского духа. Он не знает середины: либо всё, либо ничего — вот девиз русского духа. А потому если не существует Бога как абсолютной ценности и абсолютного мерила всего, то всё дозволено. «Русскому, — по словам С. Л. Франка, — не приходит в голову, что можно чувствовать себя связанным автономными моральными, правовыми и государственными…» ^[1824] Характерен в этом плане анекдот про русского офицера, рассказанный Достоевским: русский офицер, прислушавшись к атеистическим речам, в состоянии глубочайшего сомнения спрашивает себя: «Но если нет Бога, как я могу оставаться майором?». Стало быть, для него выполнение им своего офицерского долга и обязанностей имеет смысл только в связи с Богом.