Борис приказал заковать своего богатырского коня в особые лошадиные латы, свисавшие чуть не до самой земли. Роланд, и без того огромный, сделался похож на сказочное железночешуйное чудище. Облачили в иноземные доспехи и княжича. Шлем – навроде ведра: лицо всё закрыто, только впереди прорези для глаз и малые дырки – дышать, а поверху два загнутых бычачьих рога. На плечах стальные полукружья, вся грудь прикрыта сплошной пластиной. Такие же по бокам и сзади. На бедрах ребристая, стальная же юбка. Ниже – поножи, наколенники, нащиколотники, да железные башмаки с острыми шпорами.
Что лязгу, звону, грохоту! В седло Бориса усаживали вчетвером, с крыльца.
Проехался стальной центавр по двору – глядеть жутко. Будто один из всадников, про которых сказано у Иоанна в «Апокалипсисе», что брони у них огненные, а головы у коней львиные, изрыгающие огонь, дым и серу.
Вышел посмотреть на дивное диво и хмурый Путятич. Стоял, головой качал, ничего не говорил. Не нравилось боярину, что дружина прежде только его слушала, а теперь ею распоряжается Борис. У княжича завелся шустрый подручник, именем Шкурята, все время рядом – с поручениями бегает, приказы передает, на остальных покрикивает, а Добрыня стал вроде и ни к чему.
– Двадцать человек, возьмите луки, встаньте вон там! – гулко крикнул из-под шлема Борис, показывая туда, где за низкой, сложенной из кольев оградой начинался конюший двор. – Как поскачу, бейте по мне стрелами. Цельте метко, не бойтесь! Кто умеет арканы кидать?
Таких нашлось с дюжину.
– Встаньте по обе стороны. Погоню коня – набрасывайте веревки. Кто сумеет меня из седла сшибить, пожалую гривну!
Ингварь поморщился – платить ведь ему придется. Не жирно ли за такую глупость целую гривну серебра давать?
– Брось, брат, удальничать, – сказал он, подойдя к всаднику. – Опасную игру затеял. А коли стрела тебе или коню в глаз попадет?
– Удальства тут большого нет, а опасности подавно, – со смехом ответил Борис. – В таком доспехе да на моем Роланде героем быть легко. Сейчас поймешь, за что Тагызу лишние триста гривен переплатил. Мне в глаз стрела попадет навряд ли, я от стрел заговоренный. А у коня наглазья есть.
Он опустил на лошадиной голове два железных лепестка.
– В копейной атаке коню зрение не надобно. Меньше бояться будет, лучше поводьев слушать. А что слепой – не его беда. Беда тому, кто на пути встанет. Эй! – зычно крикнул он на ту сторону двора. – Готовы?
– Позволь, княжич, я вместо вражьего воеводы буду, стрелками и арканщиками командовать, – сказал Добрыня, стоявший чуть сзади. – Только не взыщи, если что.
– Не взыщу! – фыркнул Борис. – Иди, старый. Командуй. Ссадите меня – тебе две гривны. А насмерть убьете – туда мне и дорога. Никого, братка, за меня не наказывай.
– Добрыня, – шепнул Ингварь, побледнев. – Ты не удумал ли что?
– Он сам захотел, – так же тихо ответил боярин. – На тебе греха не будет.
– Стой! Вернись!
Но Путятич уже бежал прочь, не по возрасту быстрый. Ингварь кинулся вдогон, но брат преградил путь копьем.
– Не мешай, Клюква. Не порти веселья.
– Оставь! Добром не кончится!
– Ох и нудный ты. Надоел!
Стальной всадник, потянув уздечку, развернул коня и отъехал к самой стене терема, для большего разгона. Тем временем Добрыня за оградой расставил стрелков в цепочку, что-то им втолковывая. Сам тоже взял в руки короткий лук, из которого легко бил на лету высоко летящую птицу.
У Ингваря похолодело в груди.
– Брат, стой!
Он бросился наперерез, но не успел. Мимо чеканным галопом пронесся несокрушимый конник, обдав пылью, обрызгав грязью из лужи.
Навстречу полетели стрелы. Они бились о нагрудник Роланда, о латы и щит всадника – и бессильной щепой разлетались в стороны. Тогда справа и слева подступили воины с арканами. Борис отпустил поводья, отшвырнул щит, обеими руками, одновременно, выхватил длинный меч и кривую саблю.
Первая петля просвистела близко, не зацепив. Зато следующая точно обхватила рогатый шлем, натянулась – но в тот же миг Борис махнул остро отточенным половецким клинком и рассек веревку. Так же он поступил со второй, третьей, четвертой. Издал громогласный боевой клич – Ингварю показалось, что брат кричит «Гори-и-и-и! Гори-и-и-и!», но потом разобрал: «Кори-и-инф!»
Конь вскинулся, с разбегу перемахнул через ограду. Лучники едва успели отскочить в стороны.
Все восторженно заорали, побежали за всадником, который замедлил бег у самых конюшен и медленно поехал обратно. Ингварь мчался следом за всеми.
Борис держал в руке шлем, ковырял пальцем вмятину на железной глазнице.
– Глядите! – показал обступившим его воинам. – Кто такой меткий? На полвершка ниже – и конец мне. Но хранит удача Борислава Коринфского!
Прямо с седла, подбоченясь, он обратился к дружине:
– Вас тут шестьдесят удальцов. Двадцать конные, сорок пешие. Кому на коне быть, решилось жребием. Неладно это, братья. Кто лучше и доблестней, тому и чести должно быть больше. Быть конным воином, по-европейски рытарем, – это заслужить надо. Вот проверю вас, кто хорош в ратном деле, а кто нет, тогда и погляжу, кому верхом биться, а кто пускай пока пеш походит. Всяк старайся, покажи себя, попробуй первым быть. Вот как в лихой дружине надо!
– А я думаю, в дружине надо по-иному, – сказал Ингварь, поглядев на мрачного Добрыню. – Перед Богом и смертью, в сражении, все равны. Соперничать друг с дружкой нечего, от этого бывает зависть и рознь. Так и при отце было: стой вместе, как скала единая, тем и победишь.
Никто его не поддержал, ни один человек. А Путятич как стоял молча, так рта и не раскрыл, хотя Ингварь повторил всегдашние его слова.
– Ну-ка, кто из нас прав, я иль Клюква? – весело крикнул Борис.
– Ты! Ты! Хотим по-твоему! – зашумели дружинники.
Несколько раз Ингварь просил брата не звать его при воинах и при челяди «Клюквой» – от этого княжьему сану урон, и Борис обещал, но, забывшись, все-таки поминал забытое детское прозвище. И оно понемногу пристало.
Однажды стоял Ингварь у окна, а внизу проходили Шкурята и еще двое дружинников. О чем говорили, было не слыхать, но один спросил:
– Это который князь велел – князь-Сокол иль князь-Клюква?
– Сам ты «клюква», – ответил Шкурята. – Настоящий князь у нас один.
Скверно стало Ингварю. Если настоящий князь – Борис, то кто тогда он? Тиун? По хозяйству приказчик?
Господи, неужто это Твое воздаяние за милосердие, за великие жертвы, за братскую любовь?
И ведь не было ее, любви-то. Сколько к сердцу ни прислушивался, никакой теплоты к вновь обретенному брату не чувствовал. Только досаду, обиду – и еще страх. Страх, что придет долгожданная весточка от Ижоты-Ирины: уломала я отца с матерью, скачи ко мне, мой Трыщан, а он уже себе не господин, не князь – не поймешь кто…