Губы князя еле заметно шевелились. Истомившись в ожидании, лакеи решили, что барин молится, и ошиблись. Старый масон читал Ломоносова:
– Никто не уповай вовеки
На тщетну власть Князей земных:
Их те ж родили человеки,
И нет спасения для них!
Апофеоз
[26]
Водевиль закончился поздно.
Зрители разъезжались в каретах, звали извозчиков, дежуривших у театра; кто победнее, уходил пешком, громко обсуждая игру актеров и музыку Алябьева. Приплясывая на ступеньках, Огюст мерз. Вечером похолодало, над городом собрались тучи; то и дело срывался дождь.
Он не заметил, откуда появилась баронесса.
– Где ты остановился?
Ему почудилось, что сперва прозвучал вопрос, а уж потом рядом встала она. Узнав, что живет Шевалье в гостином доме, причем в снятой квартире он не один, Бригида не стала долго размышлять.
– Сними номер в Демутовом трактире. Жди, я приду. Не обещаю, что скоро, но ты жди. Вот деньги…
В руке Огюста возникли ассигнации и пригоршня монет. Он машинально посмотрел: сколько? – ничего в сумерках не разобрал и почувствовал себя мерзко. Приживал, дон Жуан на содержании! Забыв, что искал баронессу по всему Петербургу, он чуть было не швырнул эти проклятые деньги на землю.
– Дурачок… Какой же ты у меня дурачок! Неужели ты хочешь, чтобы я пришла к тебе в этот твой… как его? – гостиный дом? К твоим спутникам?
Нет, он этого не хотел.
– Жди. Я очень постараюсь…
Портье номер сдал не сразу. Даже при виде звонкой мзды, нелепо большой, ибо Шевалье не отличал червонец от империала,
[27]
он колебался. Чувствовалось, что заведение приличное и под надзором. Мало ли кто сейчас говорит по-французски? По счастью, прилично одетый молодой человек имел при себе паспорт, а упоминание о приглашении Технологического института, которое Огюст смело распространил на свою скромную персону, решило дело.
Баронесса задерживалась. Томясь, Шевалье расхаживал по комнате. Он уже плохо понимал, что сделает, когда она придет. Схватит в объятья? Начнет выговаривать? Устроит скандал? Признается в любви? Кинется спасать, не успев даже поинтересоваться: от кого ее спасать и нужно ли?
В смятении чувств он упал в кресло. Стену напротив украшало трюмо в резной рамке. Листья, амуры; позолота утратила блеск, но еще держалась. Скоротать время? – отчего же не скоротать, подумал он, криво ухмыльнувшись дурному каламбуру.
И взглянул в зеркало, как в омут бросился.
Механизм Времени капризничал, не желая запускаться. Целую вечность Огюст имел удовольствие наблюдать лишь собственную унылую физиономию. В какой-то момент померещилось: зеркало запотело. Огюст решил встать, чтобы протереть мутную поверхность. Его качнуло вперед, и он, как в колодец, ухнул во внезапно разверзшуюся прореху Мироздания.
От падения захватило дух. Вокруг веселыми мушками роились снежинки, подмигивали алмазными блестками:
– Кто в колодец к нам упал,
В нашу компанию, к Маржолен?
К нам свалился Шевалье —
Гей, гей, от самой реки!..
Угольная чернота «колодца» сменилась бирюзовым куполом неба, раскрывшегося над головой. В тридцати шагах плескалось море, лизало перламутр песка. У самой кромки рос гриб-исполин – высотой с двухэтажный дом. Слоновая кость «ножки», крыша-«шляпка» бросала на песок густую бархатную тень. Захотелось потрогать «гриб» – гладкий? шершавый? горячий?
Увы, руки отсутствовали.
– Ну, это можно и поправить.
В воздухе, переливаясь, возникло марево. Миг, и оно оформилось в прозрачную человеческую фигуру. Лица не разглядеть, а вот пропорции, насколько мог судить Огюст, у призрака были идеальные.
Аполлон, да и только!
– Мы уж вас заждались, – заявил призрак.
– Мы знакомы?
– В некотором роде, – марево хихикнуло. – При первой встрече вы сочли меня ангелом.
– А вы представились лаборантом! То-то я думаю: где я слышал ваш голос?
– Любопытная конверсия коммуникативных импульсов, – загадочно пробормотал ангел-лаборант. – Вы, случаем, не поэт? С поэтами бывает…
– Хочу выразить вам свою признательность! – обвинение в стихотворстве Огюст пропустил мимо ушей. – Вы ведь мне, как ни крути, жизнь спасли…
– Да ну, чего там, – от смущения призрак пошел густо-лиловыми разводами. – Вы бы в любом случае выжили. Индетерминизм зафиксированных исторических событий… Против рожна, знаете ли, не попрешь.
– И все равно – спасибо! Я, между прочим, перед вами еще и виноват.
– Это в чем же?
– Проболтался глазу, что вы со мной разговаривали. Я ж не знал, что вам не положено! Надеюсь, вам не сильно влетело?
– Кому вы проболтались?!
– Ну, Переговорщику. Он грозился вам нагоняй устроить.
Последовавшей реакции Шевалье никак не мог ожидать. Лаборант зашелся в хохоте, да так, что размазался в бесформенную кляксу, утратив образ и подобие человека. Огюст даже испугался за него.
– Глаз! Ой, не могу! Эк вы его приложили! – призрак выбрасывал во все стороны радужные жгутики. Те игриво шевелились на манер бахромы медуз. – Точно: глаз! За всеми следит, во все лезет, до всего ему дело есть… Насчет нагоняя не сомневайтесь – устроил по первому разряду! Только нам не привыкать. Оно даже к лучшему вышло – потом он остыл, признал, что контакт прошел успешно, без побочных эффектов… Вот мне и поручили вас встретить.
– А сам он где?
– Жена у него рожает, – лаборант беззаботно махнул рукой, оставив в воздухе стеклистый шлейф. – Вас не дождался, полетел к ней. А меня за себя оставил: вдруг вы объявитесь!
– Полетел? На крыльях, что ли? – растерянно выдавил Огюст.
Ему и в голову не приходило, что Переговорщик – бесплотный голос, торчащий из жижи глаз – может быть женат, как всякий нормальный мужчина. И в ответственный момент, оставив работу на подчиненного, вполне способен поспешить к супруге.
Слишком это было… по-человечески.
– На крыльях – долго. Мы их больше для удовольствия выращиваем. Коллектив – дело хорошее, но после рабочей недели знаете, как хочется в индивидуальное тело?! Полетаешь пару часов – просто заново родился! Можно еще жабры, хвост, плавники – и на глубину. А когда по делу торопишься – тут или через матричный проектор, или в фантомном теле. Если во плоти приспичило – тогда диффузным проницателем. Это… ну, вроде летательного аппарата.