– Разумеется! К счастью, лабораторный журнал уцелел.
– Не могли бы вы сделать для меня копию? Если, конечно, профессор Пелуз не станет возражать. Я хочу переслать записи своему патрону, академику Эрстеду. Думаю, ксилоидин его заинтересует.
– Помилуйте, синьор Торвен! Это же опасно! Неужели академик Эрстед интересуется взрывчаткой? Никогда бы не подумал!
– Академик Эрстед, как глава Общества по распространению естествознания, интересуется всеми новыми открытиями. Вы только напишите, чего ни в коем случае не следует делать при проведении опыта. Простите за каламбур, но у вас богатый опыт в этой области. Приехали, что ли? Ну и вонь!
2
«Заводик» был – одно название.
Ветхое строение из насквозь почерневшего дерева выглядело диковато. Словно стайка разновысоких сарайчиков срослась боками, уподобясь колонии грибов. Каждый «гриб» отчаянно пытался сохранить индивидуальность: начиная собственным, не таким, как у других, ростом – и заканчивая крышей-шляпкой, скошенной на особицу.
Из крыш торчали печные трубы. Крайняя извергала в небеса высоченный столб грязно-белого дыма.
У ближней пристройки на дощатом помосте, укрыта навесом от дождя, покоилась смолисто-черная бочка – добрых десяти футов в диаметре. Рабочий в брезентовой робе, открыв кран, наполнял из бочки закопченное ведро. Картина была достойна сказки гере Андерсена: «В черном-черном доме стоит черная-черная бочка. Черный-черный человек наливает из нее в черное-черное ведро черную-черную…»
Вот тут у сказочника чуть не вышла промашка. Жидкость в бочке – вполне себе прозрачная – выбивалась из повествования.
– Одиннадцать, – сообщил рабочий вместо приветствия и перелил содержимое ведра в бочонок поменьше. Сорокаведерный пузан, установленный на телеге, выглядел лилипутом рядом с великаншей-родственницей. Каурая лошадка мотала головой, с возмущением фыркала и чихала.
Гере Торвен посочувствовал бедному животному.
– Двенадцать…
– Добрый день. Где хозяин?
– Там, – неопределенно махнул рукой рабочий.
Этого указания оказалось достаточно. Собреро с уверенностью следопыта двинулся в обход строения. Торвен последовал за ним. За углом обнаружились распахнутые настежь ворота. Каких-то пять шагов – и августовская жара показалась датчанину желанной прохладой.
За воротами царило настоящее пекло.
Причиной тому, без сомнения, являлась печь, топившаяся в углу, слева от входа. В ее верхнюю часть был вмонтирован медный перегонный куб с двумя горловинами. Одну наглухо закрывала толстая крышка на шести болтах, из второй в стену уходила блестящая труба.
– Сырая нефть заливается в куб, – пояснил Собреро. – Нагревается, испаряется, пары идут по трубе…
– А дальше?
– Пройдемте, я вам покажу.
На заводике итальянец чувствовал себя, как дома. Точно так же, припомнил Торвен, он вел себя в лаборатории воздухоплавателя Дювалье.
– Вот, смотрите. Труба проходит через емкость с проточной водой, где нефтяные пары охлаждаются и конденсируются. Раньше емкость наполняли водой вручную, но потом хозяин завода, синьор Жоспен, распорядился сделать отвод от ручья. За стеной – осторожно, порожек! – готовый фотоген стекает в приемную бочку…
Приемная бочка – родная сестра толстухи под навесом – стояла на грубо сколоченном поворотном круге, словно театральная декорация. Дальняя часть круга выходила наружу через прорезь в стене. Таким образом, бочки можно было менять местами, наполняя и опустошая их по очереди.
Из трубы, тихо журча, в бочку текла струйка прозрачной жидкости.
– Как видите, ничего сложного.
– Скажете тоже! – возразил сварливый голос. – Ничего сложного! Только успевай следить, чтоб эти олухи где-нибудь не напортачили! Вам чего, господа хорошие?
Перед гостями объявился румяный толстяк в засаленной куртке нараспашку. Несвежая рубашка, обтягивая его живот, готова была лопнуть в любой момент, подобно кожуре перезревшей сливы. Черные глазки-маслины подозрительно изучали пришельцев, блестя из-под кустистых бровей.
– Добрый день, синьор Жоспен. Вы меня не помните? Асканио Собреро, доктор медицины. Я к вам приезжал за фотогеном для опытов.
– Допустим. И что?
Приветливостью хозяин не отличался.
– Хочу у вас еще фотогена купить.
– Это всегда пожалуйста, – оттаял Жоспен. – У меня товар самый лучший! И цены божеские. Не то что у скопидома Фурже… Вам сколько?
– Галлон, – итальянец извлек из саквояжа бутыль.
На лице хозяина отразилось брезгливое разочарование: галлон?!
– А еще я хочу познакомить вас с моим коллегой. Синьор Торвен – профессор из Дании. Он хотел бы побеседовать с вами…
«Этот арбуз на ножках, – Торвен мысленно примерил профессорскую мантию, – меньше, чем с академиком, и рядом не сядет».
– Учтите, я человек занятой, – «арбуз», не моргая, уставился на «профессора». – Работа в разгаре, глаз да глаз нужен. Прозевают мои бездельники, когда мазхулат пойдет – пиши пропало! По-новой гнать придется.
Он жестом подозвал рабочего, вручив тому бутыль: наполни, мол.
– Я не отниму у вас много времени. Речь идет о новых областях использования фотогена. Потребность в нем возрастет, у вас появится больше покупателей…
– Возрастет? – с сомнением хмыкнул хозяин. – Ладно, пошли на свежий воздух.
Удалившись от заводика шагов на двести, Жоспен остановился. Из одного кармана сюртука он извлек толстую сигару, из другого, с особой осторожностью – коробку с переложенными ватой фосфорными спичками.
– С утра не курил, – пожаловался он, по-плебейски откусывая кончик сигары. – На заводе огонь – не приведи Господь! Полыхнет – выскочить не успеешь.
Жоспен лихо чиркнул спичкой о подошву башмака. Головка с шипением вспыхнула, распространяя едкий дым. Обождав, пока она прогорит, толстяк раскурил сигару. Запах табака не слишком отличался от смрада горящего фосфора. Но это было лучше, чем заводская вонь.
– Слушаю вас, господа хорошие!
Торвен жестом велел итальянцу прикусить язык. «Профессор» не может все время молчать и кивать, как китайский болванчик! По невольной ассоциации ему вспомнилась вынужденно немая Пин-Эр.
– Как у вас протекает перегонка нефти?
– Ничего у меня не протекает! – обиделся Жоспен. – Значит, первое: заливаем «черную мамку». Второе: нагреваем и отгоняем «легкую нафту». Тут ухо держи востро! – она от любой искры горит. Дальше гоним кормильца: из пяти ведер «мамки» на круг два ведра выходит…
– Кормильца?
– Я про фотоген…
– Англичане называют его «kerosene», – вставил Собреро.