Новый рейхстаг понадобился в основном для долгожданной передачи Баварии Генриху Льву, которому я и так по гроб жизни обязан. Но да император в долгу не остается. Писаря ко мне. Ах, ты тут. Пиши указ братец. Собрать всех князей в Регенсбург, баварцам с Язомирготтом особые приглашения.
* * *
Собрались не все, понятно. Кто-то успел добраться. Язомирготта, естественно, нет. Его проблемы. Первым делом, как водится, мессу отстояли, а потом уж я слова благодарственные произнес и Баварию Генриху передал, после чего велел всей присутствующий на рейхстаге баварской знати принести новому повелителю клятву верности. То, что сам Язомирготт в который уже раз нашим приказом пренебрег, на его совести. Никто за ним ни по Баварии, ни по Германии бегать не станет, много чести. После чего город Регенсбург, где проходил рейхстаг, предоставил Генриху Льву заложников.
Относительно Язомирготта я, пожалуй, погорячился — как-никак дядя он мне, да еще и весьма влиятельный герцог, с таким нельзя не считаться, но родная кровь — не водица, помирюсь при случае.
В завершение рейхстага в ноги ко мне повалились послы Вероны, прося императорского прощения за Веронское ущелье. Мол, невиноватые они, Альберик — известный разбойник, им самим поперек горла стоял. Не посылали они его на меня засаду устраивать. Врали, конечно, но я сделал вид, будто верю. Назначил штраф, большой, но Верона не обеднеет. После чего рассмотрел жалобу на епископа Регенсбургского, нашел его виновным и также приговорил к штрафу. Когда прервались на короткий передых, Отто — добрая душа, попытался выгородить епископа, с которым он еще раньше, чем со мной, познакомился и сдружился, но тут уж я ему просто сказал: «Не твоего ума это дело», и знаменосец, прикусив губу, отстал. А что тут скажешь, даже если бы епископ был вполовину виновен, его все одно пришлось бы малость покарать, так как Баварию я, конечно же, отдал кузену, но от этого она не перестала мне подчиняться, а следовательно, нужно было напомнить, кто тут хозяин.
Эх, Отто, не повесил же я твоего приятеля, не сместил. Ну а теперь, когда рейхстаг позади, самое время и… вовсе не за пир усаживаться и не сисястых горожанок лапать. Видел я тут таких, ворота какие-то подпирали расхристанные все, титьки наружу: «Молодой охотник, а молодой охотник, давай с тобою поиграем. Я тебе норку заветную покажу, ты туда копьецо сунешь. Тебе понравится» и глазами блудливыми зырк, а груди так и колышутся. Успеется, а пока суть да дело, надо по Баварии прогуляться, в каждый город, в каждую деревеньку заглянуть, дабы видели все, император и герцог от своего народа не прячутся, слушаем, жалобы рассматриваем, и все рука об руку. Ну а если по пути узнаем, что какая-то крепостишка отказалась признавать нового сюзерена, так ее по сложившейся уже традиции и осадить не грех. Опять же вместе!
Так что и пиры будут, и пленницы тонкостанные в походных шатрах, и веселые девицы, что вечно таскаются за войском… а почему нет? Чай осада не один день длится, с ума сойдешь со скуки, устанешь и от грохота тарана, и от шума летящих с осадной башни камней. Ляжешь в своем шатре, скучно, одиноко, а тут поднимается полог и навстречу тебе вышагивает, поигрывая широкими бедрами, дева-мечта, такая, что всю кровать одна занять может. И в руках у нее книга, а за девой монашек идет хроменький, мальчишка совсем.
— Вот, ваше величество, как было приказано «Записки о галльской войне» самого Цезаря. Будем дочитывать?
— А как же? Садись поближе к свету, да и жаровню к себе подвинь, озяб, вижу, чай не Италия.
Посмотрела на меня волоокая молодка, кинула взор тяжеленный, таким взглядом крепостную стену обрушить не сложно, вздохнула печально да и ходу. И то верно, не люблю толстух.
— Цезаря почитаем. Тем более что со вчерашнего всего ничего оставалось. А потом по-новой будем Фукидида с Ксенофонтом изучать, ибо упускаю я что-то важное в организации своих конных рыцарей. И это… мастера ко мне должны доставить, того, которому я повелел броню для лошадей разработать. Скажи страже, как появится — немедленно сюда.
* * *
По дороге до Вюрцбурга много забавного наслушался о пошлинах, взимаемых городами, в распоряжении которых находятся мосты через Майн. Вообще, мост — штука полезная, а для некоторых и весьма прибыльная. И главное, ничего не нужно делать. Посадил людей по обеим сторонам моста, дабы сбирали подорожные пошлины, и бед не знай. Течение в реке такое, сунешь ногу, оно тебя за сапог хвать — и ты уже в воде, так что ежели в доспехах, все шансы не выбраться. По-любому приходится за пользование мостом платить, и вот тут начинается представление, если в городе ярмарка или какие-то важные события грядут, пошлины взлетают до небес. При этом города за мосты платят в казну фиксируемую сумму, а сами задирают цену, как своим бабам подолы не задирают. В общем, решил издать закон о том, чтобы все цены за проходы через мосты в Империи были одинаковыми. Кроме того, с тех, кто со знаком императора к мосту подойдет, никаких пошлин вообще не взимать. А то ерунда получается, к примеру, я жду войска, а они по причине безденежья к назначенному месту добраться не могут.
Потом настал черед конфликт между архиепископом Майнцским и пфальцграфом Германом фон Шталека разбирать. Ну, которые территории друг друга разоряли, мне еще Райнальд в Италию об этом писал. Вот и до вас, голубчики, руки дошли.
— А ну, Отто, пока отец тебя к себе не вытребовал, сообщи уличным мальчишкам, что император желает купить у них самых грязных, блохастых, шелудивых и вонючих уличных псов, каких они только сумеют раздобыть.
Уставший от долгого совета, Отто подскочил, как ужаленный, несколько мгновений стоял, вытаращившись на меня, а потом прыснул, вылетев из зала с такой скоростью, что стража едва успела открыть перед великаном двери.
— Сколько собак-то покупать? — осведомился он уже на пороге.
— Двенадцать, — стараясь сохранять бесстрастное выражение лица, сообщил я. После чего приговорил к древнейшему позорному наказанию «несение собаки» их милость архиепископа Майнцского и пфальцграфа Рейнского с десятью сподвижниками, «геройски проявивших себя» в чужом лене. Узнав о каре, болезный архиепископ схватился за сердце, потеряв сознание, а пфальцграф стоял точно громом пораженный. Но я был неумолим. В назначенный час улицы Вюрцбурга были битком забиты зеваками, под бой барабанов и вой труб, Отто велел мальчишкам вывести на веревках двенадцать шелудивых псов, после чего к каждому из приговоренных был привязан один питомец. Несмотря на то, что архиепископ еле стоял на ногах, пес все-таки был подведен и к нему, после чего я счел возможным проявить монаршую милость и освободил несчастного Арнольда от наказания. Остальные осужденные тоже начали было поглядывать в мою сторону, но не лишать же зрителей долгожданного действа. Маршрут был разработан заранее, и вдоль дороги, по которой следовало двигаться собаконосцам, стояла стража, которая не позволила бы ни потерять по дороге животное, ни причинить ему страдания, в то время как не понимающие, чего от них хотят, псы имели возможность кусаться и вырываться.
Позже мне доложили, что от пережитого позора пфальцграф спился у себя в замке и чуть ли не через месяц после экзекуции умер.