Хороша была Танюша - читать онлайн книгу. Автор: Яна Жемойтелите cтр.№ 63

Потому что очень давно, семнадцать лет назад, этот человек убил свою жену.

1982

Да. Сергей Ветров убил свою жену. И вот же ничего себе, живет, не бедствует и даже выпускает кильку в томате, что было бы почти смешно, если б не приносило хороший доход.

Причем речь не об убийстве по типу «трус – поцелуем, тот, кто смел, – кинжалом наповал», как изящно выразился в «Балладе Редингской тюрьмы» старина Уайльд. Есть способы, так сказать, щадящие, однако не менее жестокие. Его жена Таня разложилась в могиле, сквозь нее проросли корни берез – березы хорошо растут на наших кладбищах и навевают глупые поэтические мысли… Нет, сейчас даже сложно называть ее по имени, потому что то, что от нее осталось, имени не имеет. А мы с Сергеем до сих пор живы, и это как-то пугающе странно.

Все началось еще в восемьдесят втором году, когда я, жирдяйка Соня Крейслер, надумала поступать на отделение «Финский и русский языки и литература», потому что поступать на обычный иняз, где обучали английскому, немецкому и прочим европейским языкам, было крайне глупо и бессмысленно. Вот же мама всю жизнь преподавала английский, а живых англичан видела разве что в фильме «Чисто английское убийство» в исполнении прибалтов. Хотя я не раз слышала от папиных коллег, что наша фамилия – это пропуск «туда», а папа отвечал, что ему уже поздно, а вот Сонечке… Я, признаться, ничего не понимала. Каким это образом фамилия Крейслер может служить куда-то пропуском, если над ней все только смеются. И когда я слышала, что кто-то там уехал, всерьез полагала, что он уехал «пополнять армию безработных», как нам рассказывали на политинформациях, потому что это же всем известно: безработные в капстранах ночуют в метро. Но вот Финляндия была хорошей, дружественной страной, их президент Кекконен целовался с Брежневым, финны часто навещали родственников, живших в нашей приграничной республике, носили мешковатую одежду и смотрели сквозь свои модные очки – финны почти все были в очках – на социалистическую действительность чуть надменно, с высоты своего капиталистического сознания. А у меня на носу тем временем красовалось безобразие советского производства… Нет, кто никогда не носил очков, тот меня не поймет.

Как ни странно, родители меня поддержали, хотя что касается остального, выбирать я не имела никакого права, даже колготки и трусы мама покупала мне сама, по своим собственным понятиям. Да и какая разница, что за трусы были на мне, если их все равно никто не видел.

Вступительных экзаменов я не боялась – абитура ожидалась слабой, и проходной балл обещал быть невысоким. Учить финский язык хотели разве что карелы из национальных районов или те, кто в школе изучал финский и так до сих пор и не понял, кто он и чего хочет. Собственно, примерно так в приемной комиссии думали и про меня: непонятно, откуда взялась эта девочка и чего она хочет. Но поскольку папа мой работал в Академии наук и вообще был далеко не последним человеком, никто не задавал мне наводящих вопросов. И это было хорошо, потому что не могла же я ответить честно, что просто хочу такие же очки без оправы, какие носят почти все финны. И вообще, понимаете, товарищи, у финнов считается не зазорно ходить в очках, они почти все в очках и почти все такие же толстые, как и я. Мимикрия – вообще распространенное защитное свойство в животном мире, так что все в порядке. Да.

Я хорошо помню тот день, когда принесла документы в университет. В аудитории, залитой ярким солнечным светом, стояли по периметру столы, заваленные бумажными папками, за столом с табличкой «Филологический факультет» сидела тетка в очках и с рыжими кудрями, я еще заметила на ее пальце обручальное кольцо и с надеждой подумала: «В очках, а вот ведь замуж вышла». Хотя могло статься и так, что она сначала вышла замуж, а потом стала носить очки. Тетка равнодушно протянула мне анкету, объяснив, как ее заполнять, а увидев мой аттестат, порядком повеселела: «Серебряная медалистка – и на финский язык?» Я передернула плечами. И вдруг что-то случилось. Как будто кто-то выключил звук, и воцарилась мертвая тишина.

Я оторвалась от анкеты и застыла, наверное, даже открыв рот. Потому что в аудиторию вошло чудо с черной косой и горячими глазами. Нет, я прежде никогда не видела столь совершенной красавицы. И эта красавица, приподнятая над землей на своих каблуках, как на котурнах, прошествовала прямо к нашему столу и сказала: «На отделение финского языка и литературы». Звук ее голоса заново врубил в действительность тетку с рыжими волосами, которая, как и я, пребывала в оцепенении. Она засуетилась, протянула чуду анкету и стала объяснять, что и куда вписать… Таня. Ее звали Таня Брусницына, я подглядела в анкете исподтишка. И в тот день летела домой легко, как воздушный шарик. Я, Соня Крейслер, буду учиться вместе с Таней Брусницыной, вот ведь какое невероятное счастье – каждый день наблюдать рядом с собой эдакую красоту, свет которой наверняка прольется и на меня.

Я тогда еще не понимала, что совершила страшную, непростительную ошибку. Ведь иногда только по прошествии многих лет мы понимаем, что чувство безусловного восхищения, которое мы питали к тому или иному объекту, было ничем иным как любовью, потому что заставляло и нас хоть немного, по мере человеческих сил, стремиться ввысь, к недостижимому сияющему идеалу и в этом стремлении незаметно для себя сделаться немного лучше, чище… Ничего такого, конечно, мне и в голову не приходило. А о том, что девочка может влюбиться в другую девочку, я просто никогда не слышала. Но дело обстояло именно так. Это мое восхищение каждым словом и жестом прекрасного создания по имени Таня Брусницына было именно любовью, которая заставила меня пожертвовать собственным эгоизмом, потому что до сих пор я только хотела, чтобы кто-нибудь полюбил меня, сама не питая ни к кому особо нежных чувств, не желая делиться сокровенным. Да и было ли оно во мне, маленькой жирдяйке, которая только и делала, что поглощала – еду, вещи, знания, мучительно переживая по поводу каждого похищенного яблока или списанного задания. При этом меня отнюдь не становилось меньше.

Люди бывают жирными по разным причинам. Кто-то наращивает вокруг себя броню в попытке защитить хрупкое эго, кто-то пытается занять в мире как можно больше места, настаивая на собственной важности, а кто-то вот именно настроен на чистое поглощение, не желая наладить обратную поставку переработанного сырья. Сейчас это называется психосоматикой. Тогда, наверное, тоже так называлось, однако считалось буржуазной наукой и не приветствовалось. Во всех справочниках было написано, что человек становится толстым от неправильного обмена веществ, что нужно соблюдать диету и заниматься спортом.

Спортом я не занималась хотя бы потому, что ни в одну спортивную секцию меня бы точно не взяли, да я и сама не хотела. Спортивный костюм только подчеркивал мое безобразие, и по этой причине мне сложно было пережить даже уроки физкультуры. Вдобавок все спортсмены – клинические дураки, об этом и мама заявляла не раз, потому что на лыжах бегать или мячик по полю гонять ума большого не надо. А диета у всех нас была одна, социалистическая, с редкими радостями в виде индийского чая, настоящего сыра и банки зеленого горошка.

Там, куда мы направлялись сразу после зачисления, на разносолы тем более надеяться не стоило. Понятно, что нас собирались кормить картошкой три раза в день, потому что в совхозе Толвуйский больше ничего не росло. Родители собирали меня, как на войну: фуфайка, резиновые сапоги, несколько банок тушенки, пачка индийского чая, печенье, сгущенка… Мама особенно настаивала на сгущенке, считая ее питательной и полезной едой. А еще у меня были с собой термос, плитка шоколада и бутерброды с ветчиной, которую папа привез по случаю из Ленинграда.