Она и в самом деле считала, что больна лихорадкой, когда однажды ее привели в большую комнату, где у очага стоял высокий незнакомец в темно-синем камзоле, с большим носом и гривой белоснежных волос. Именно за этим человеком она гналась в вечер мятежа, как за блуждающим огоньком.
Мейкпис уставилась на него, чувствуя, как наполняются слезами глаза.
– Это мастер Кроу, – медленно, осторожно объяснила тетя. – Он приехал забрать тебя в Гризхейз.
– Мой… – Голос по-прежнему был хриплым. – Мой отец…
Тетя неожиданно обняла Мейкпис и коротко, но сильно стиснула.
– Он умер, дитя мое, – прошептала она. – Но его семья сказала, что примет тебя, а Фелмотты присмотрят за тобой лучше, чем я.
С этими словами она поспешила собрать вещи Мейкпис, проливая слезы нежности, беспокойства и облегчения.
– Мы постоянно пеленали ее в одеяло, – пробормотал дядя мистеру Кроу. – Возможно, вы поступите так же, когда она начнет буйствовать. Уж и не знаю, что эти негодяи на постоялом дворе с ней сделали. Думаю, избили до полусмерти, прежде чем кто-то их отогнал.
Мейкпис едет в Гризхейз! В тот последний роковой день она сказала матери, что собирается сделать именно это. Возможно, ей следовало чувствовать себя счастливой или по крайней мере ощутить хотя бы что-то. Но Мейкпис была совершенно разбита и опустошена, словно выеденная яичная скорлупа. Охота за призраком матери привела ее к мертвому медведю. А теперь мистер Кроу, казавшийся ключом к разгадке тайны отца, привел Мейкпис еще к одной могиле.
Священник годами разглагольствовал о конце света, и вот теперь он настал. Мейкпис знала это. Ощущала.
Пока экипаж проносил ее по улицам Поплара, она, все еще ошеломленная, задавалась вопросом, почему не трясется земля, почему звезды не сыплются с небес, подобно спелому инжиру, и почему ей не удается увидеть ангелов или сияющую женщину из видений няни Сьюзан. Пока что она видела лишь сохнущую одежду, слышала грохот тачек и скрежет, с каким отскребали ступеньки. Словно ничего не случилось. И почему-то это было хуже всего.
Экипаж катился на северо-запад, а Мейкпис по-прежнему старалась осознать все, что ей рассказали. Ее отец, сэр Питер Фелмотт, мертв. Он происходил из очень старого благородного рода, и его родные согласились ее принять.
Все это звучало сладостно-горьким концом баллады, но Мейкпис словно оцепенела. Почему мать отказывалась говорить о нем? Она вспомнила предостережение матери: «Ты понятия не имеешь, от чего я тебя спасла. Если бы я осталась в Гризхейзе…»
Мысли о матери были ошибкой. На Мейкпис снова нахлынули воспоминания о кошмарном призраке с чертами материнского лица. Невнятный голос. Серое разодранное лицо…
Мейкпис снова вернулась в то темное место. А когда вырвалась оттуда, тошнота вновь подкатила к горлу, а вместе с ней обрушилась усталость. Мейкпис по-прежнему сидела в экипаже, но уже была туго завернута в одеяло из овечьей шкуры, так что и рукой шевельнуть не могла. Для верности поверх одеяла ее обмотали веревкой.
– Теперь ты стала спокойнее? – не повышая голоса, спросил мистер Кроу.
Девочка недоуменно заморгала. Мистер Кроу молчал. Мейкпис нерешительно кивнула. Спокойнее? Чем когда?
На подбородке набухал новый синяк. Синяк был и в ее памяти. Неуловимое, смутное ощущение, что она сделала что-то, чего делать не следовало. Похоже, она попала в беду.
– Я не могу допустить, чтобы ты выпрыгнула из экипажа, – выговорил наконец мистер Кроу.
Одеяло из овечьей шкуры было толстым, теплым и хранило запахи животного. Мейкпис цеплялась за эти запахи: хоть что-то, что она понимала. Мистер Кроу больше ничего ей не сказал, и она была благодарна за это.
В течение длинного путешествия под непрерывным дождем ландшафт постепенно менялся. В первый день он был привычен Мейкпис: затянутые туманом луга и пышные светло-зеленые нивы. На второй день подняли гребни низкие холмы. К началу третьего нивы уступили место вересковым пустошам, на которых паслись тощие черномордые овцы. Наконец, очнувшись от дремоты, она увидела, что экипаж почти плывет по забиравшей в гору дороге, превращенной дождями в жидкий суп. По обе стороны лежали голые поля и пастбища. Горизонт охранялся линией темных холмов. Впереди, за небольшой рощицей темных искривленных тисов, стоял дом с серым фасадом, огромный и непривлекательный. Над ним возвышались две башни, похожие на бесформенные рога.
Это и был Гризхейз. Хотя Мейкпис никогда раньше его не видела, но все же сразу узнала, словно в глубине души зазвенел огромный колокол.
К тому времени, как они приехали, Мейкпис замерзла, устала и проголодалась. Ее развязали, распеленали и передали рыжей служанке с утомленным лицом.
– Его милость захочет увидеть ее, – предупредил Кроу, прежде чем оставить Мейкпис на попечение женщины.
Та переодела ее, обтерла лицо мокрой салфеткой и расчесала волосы. Она не была злой, но и доброй не казалась. Мейкпис сознавала, что ее приводят в порядок не затем, чтобы позаботиться о сироте. Ребенка необходимо представить новым родственникам.
Женщина заохала, увидев грязные, обломанные ногти Мейкпис. Сама девочка не могла вспомнить, как и почему это случилось.
Когда Мейкпис обрела почти приличный вид, служанка повела ее по темному коридору, затем молча втолкнула в комнату и плотно закрыла за ней дубовую дверь. Мейкпис оказалась в просторном теплом помещении с самым большим и ярко пылающим камином, который она когда-либо видела. Стены были затянуты шпалерами со сценами охоты, на которых раненые олени закатывали глаза, а с их боков стекала вышитая кровь. На постели распростерся очень старый мужчина.
Мейкпис с трепетом и страхом уставилась на него, пока ее измученный рассудок пытался припомнить, что ей рассказывали. Это мог быть только Овадия Фелмотт, глава семьи, сам лорд Фелмотт.
Он серьезно беседовал о чем-то с седовласым Кроу. Похоже, никто не заметил ее появления. Смущенная и растерянная, Мейкпис переминалась у двери, невольно вслушиваясь в их тихие голоса.
– Итак… те, кто обвинял нас, больше не смогут ничего сделать?
Голос Овадии походил на слабый, дребезжащий скрип.
– Один покончил с собой после того, как потерял свое состояние, а все его суда утонули, – спокойно пояснил Кроу. – Другого сослали, когда нашли его письма к испанскому королю. Любовные похождения третьего стали достоянием сплетников, и муж любовницы убил его на дуэли.
– Хорошо, – одобрил Овадия. – Очень хорошо. – Помолчав, он прищурился. – А о нас все еще ходят слухи?
– Их трудно задушить, милорд, – осторожно заметил Кроу. – Особенно те, где речь идет о колдовстве.
Колдовстве?
Мейкпис ощутила дрожь суеверного ужаса. Правильно ли она расслышала? Священник в Попларе иногда говорил о колдунах – нечестивых, продажных женщинах и мужчинах, заключивших тайную сделку с дьяволом, чтобы получить греховную силу. Они могут сглазить любого. Заставят твою руку усохнуть, уничтожат урожай на корню, сделают так, что твой ребенок заболеет и умрет.