Откуда-то взялся велосипед, и Леву командировали в деревню за хлебом.
— Один не поеду, — заявил он, и тогда к нему на багажник водрузили Лизавету. До кучи. И для прикола — везти на багажнике весомую Лизавету представлялось делом уморительным. По лесным-то кочкам. Они благополучно купили хлеба, и тот поехал в авоське, на руле. На обратном пути, переезжая через небольшую канаву на въезде в рощу, они все же упали и долго возились, поднимая друг друга и велосипед. Потом совсем нечаянно поцеловались И тогда уж вовсе забыли про хлеб, про костер и про всех.
Эта березовая роща, будто нарочно, толкнула их друг к другу, и они больше не расставались четыре года. Кажется, это было вчера. Подумать только — прошла целая вечность. На будущий год ее дочь пойдет в школу. Хватит хандрить Что это на нее нашло сегодня? Вообще-то не в ее характере киснуть и ныть. Лизавета старалась всегда быть в форме и вечно будоражила всех окружающих своей энергией.
Виной всему осень. Здесь, конечно, она поздняя, но уже чувствуется. Никуда не денешься.
Лизавета дождалась, когда ее самостоятельная дочь зашнурует ботинки и застегнет курточку. Лет с трех, если не раньше, это непоседливое создание не признавало никакой опеки над собой. Зато сама опекала всех, кого могла.
Мать и дочь зашагали рядом, изредка перебрасываясь парой слов.
«Нам предстоит серьезный разговор», — кружилось у Лизы на языке, и все же она не знала, как начать этот разговор с Полиной и чем он закончится. Ожидать можно чего угодно — от криков, слез, истерики до спокойного, если не сказать равнодушного, восприятия. Полина была непредсказуема.
По дороге домой Лизавета так и не решилась начать разговор. Дома, когда Полина вытащила из-под дивана коробку с игрушками, Лизавета постояла рядом в раздумье и ушла на кухню. Она резала салат и вновь и вновь размышляла над тем, как построить разговор, чтобы не вызвать бурной и болезненной реакции у Полины.
Порвать с Рукавицыным она замыслила давно, не решалась только из-за дочки. Девочка была привязана к нему, и Лизавете приходилось с этим считаться. Он приезжал когда хотел, жил у них какое-то время и уходил, когда считал нужным. В этих отношениях выработался своеобразный цикл, и Лизавета всегда могла предугадать, когда ожидать возвращения блудного «папочки».
В последний раз он появился в тот день, когда уехала Ирина, — жил больше месяца и, судя по всему, пока уходить не собирался.
Его присутствие становилось все более тягостным для Лизаветы. Она отмечала в себе всплески раздражения и неприязни, которым на первый взгляд не было объяснения.
Она готова была поднять крик из-за грязной обуви, оставленного на столе, не спрятанного в хлебницу батона — из-за любой мелочи, которую она раньше скорее всего и не заметила бы.
А сегодня утром, проводив дочку в садик и вернувшись домой, Лизавета взглянула на спящего Рукавицына и поняла, что больше не выдержит. Этот седой бородатый человек с дряблой кожей голых рук показался Лизавете до странного чужим и ненужным в ее уютной маленькой комнате. Она почти задохнулась от желания остаться одной, не видеть никого, собраться с мыслями и что-то решить. Быстро разбудив Рукавицына, она решительно притащила из спальни его чемодан.
— Собирайся! — не понимая до конца собственного нахлынувшего чувства, приказала Лизавета.
— Лизок, ты чё? — Рукавицын сладко зевнул и улыбнулся во всю свою помятую физиономию. — Чё стряслось-то?
Лизу передернуло от нетерпения.
«Как я могла столько лет это терпеть? — ужаснулась она. — Я никогда не любила этого человека. Почему я до сих пор не рассталась с ним?»
— Рукавицын! Собирайся и уходи скорее! Я больше не могу с тобой жить. Понимаешь?
— Лизавета, у тебя что, крыша съехала? — Рукавицын нахмурился и сел на диване. — Какая муха тебя укусила? Все вроде нормально. У тебя на работе что-то стряслось?
Лизавета металась из спальни в зал и обратно, складывая в чемодан вещи «папочки».
— Я не хочу с тобой больше жить. Понятно? — Она торопилась так, будто боялась передумать.
— И когда, интересно, у тебя глаза открылись? И кто, позвольте поинтересоваться, тебе их открыл? — Рукавицын хмуро взирал на Лизавету, натягивая штаны от спортивного костюма.
— Ты же и открыл! — огрызнулась Лизавета.
Вступать с ним в дискуссии не хотелось. Она страстно желала одного: чтобы он ушел. Чтобы в квартире не оставалось ни одной его вещи. Чтобы собственное равнодушие и терпимость не переросли в ненависть.
— Значит, завела себе хахаля, — заключил Рукавицын, шаря ногой под диваном в поисках тапочки.
— Обязательно заведу! — Лизавета закрыла чемодан и стала застегивать молнию. Молния не поддавалась, при-щлось нажать сверху коленкой. — Но это тебя уже не должно волновать. Я от тебя утомилась.
— Ах вот мы как заговорили! — Рукавицын прошлепал в кухню и открыл холодильник. Где-то здесь он оставил вчера бутылку пива на опохмелку.
Открыл крышку и сделал несколько глотков из горлышка.
— Ладно, Лизок! — крикнул он из кухни примирительно. — Я твой маневр понял и торжественно обещаю тебе развестись со своей благоверной окончательно и бесповоротно. Дочь уже взрослая, а Полинка совсем кроха. Я тебя понимаю, Лизок. Ты права. Добилась. Сдаюсь. Все сделаю прямо на днях.
Лиза влетела на кухню и нависла над столом так, что загородила собой окно.
— До тебя до сих пор не дошло? Да ни в каком виде ты мне не нужен, Рукавицын! Ни в сыром, ни в вареном. И не вздумай разводиться. Я больше тебя не приму никогда и ни за что. Это железно.
Лизавета была спокойна и даже весела. Это насторожило Рукавицына. Если бы она плакала, визжала, размазывала слезы по щекам — это еще можно понять: очередная истерика на почве ревности. А тут…
— Ты что это, Лизка, мудришь? А о дочери ты подумала?
— Дочерью меня не пугай, — спокойно возразила Лизавета, — она тоже женщина и когда-нибудь меня поймет.
— Ага! — Рукавицын недобро усмехнулся. — Как ты свою мамашу, да? Сколько лет вы с ней не виделись?
— Ничего не получится! — отрезала Лизавета. — Этот вопрос назрел давно. Ни моей матерью, ни моей дочерью ты уже ничего не склеишь. Давай расстанемся по-хорошему. Я же тебе не запрещаю видеться с ней.
Лизавета налила себе пива в стакан и неторопливо отпила несколько глотков.
— Ну ладно, — неопределенно буркнул Рукавицын и поднялся. — Но предупреждаю тебя, Лизонька, как старший и опытный, — дочь тебе не простит. Она тебя еще спросит: «Почему папка больше не живет с нами?» Она еще задаст тебе вопросы, на которые ты не сумеешь ответить!
Он одевался в спальне, и до Лизаветы доносились его патетические выкрики: «Она не простит тебя так же, как ты не простила свою мать, а потом оставит тебя так же, как ты оставила свою мамашу!»