Ада, или Радости страсти - читать онлайн книгу. Автор: Владимир Набоков cтр.№ 99

Руки Ады остановили воду. По всей квартире грохались о пол баулы.

– Я не смотрю, – глупо сказала Люсетта. – Я зашла за коробкой.

– Пожалуйста, попка, дай им на чай, – откликнулся Ван, у которого чаевые были навязчивой идеей.

– А мне подай полотенце, – прибавила Ада, однако покорная их служанка склонилась, собирая рассыпанные в спешке монеты, и теперь уже Ада увидела красную лесенку Вановых швов. – Бедненький мой, – вскрикнула она и из чистого сострадания разрешила ему повторить подвиг, почти прерванный появленьем Люсетты.

– Я совсем не уверена, что привезла ее дурацкие Кранаховы мелки, – минуту спустя сказала Ада, состроив гримаску испуганной лягушки. Ван, ощущая полнейшее, веющее ароматом сосен блаженство, наблюдал, как она сжимает тюбик «Пенсильвестриса», как прыскает на воду жемчужными каплями.

Люсетта исчезла (оставив отрывистую записку с номером ее комнаты в Отеле Уинстера для Юных Дам), а наши любовники, слабоногие, но пристойно одетые, вышли из ванной комнаты и принялись за восхитительный завтрак (хрустящий ардисовский бекон! светозарный ардисовский мед!), который привез им в лифте Валерио, пожилой рыжеватый римлянин, всегда небритый и мрачный, но милейшей души старикан (именно он свел в прошлом июне Вина и Дина с ладненькой Розой и теперь следил, получая за это немалую мзду, чтобы она доставалась лишь им).

Сколько смеха, сколько слез, сколько липких поцелуев, какой ураган бесчисленных замыслов! И какая свобода, какое приволье любви! Две не знакомых между собой цыганочки-куртизанки – одна, взятая им в кафэ между Грасом и Ниццей беспутная девочка в аляповатой лолите, с маковыми губками и черной гривкой, а за нею другая, подрабатывавшая фото-натурщицей (ты видела, как она ласкает возмужалый губной карандаш в рекламе фирмы «Феллата») и получившая от патронов флорамура на Норфолкских озерах чрезвычайно меткое прозвище Махаон (Swallowtail), – обе назвали нашему герою одну и ту же, негодную для упоминанья в семейной хронике причину, по которой ему, при всем его молодечестве, должно было считаться абсолютно бесплодным. Вана этот Гекатин диагноз лишь позабавил, однако он подверг себя определенного толка проверкам, и все доктора хоть и сочли симптомы игрою случая, однако же голос в голос сошлись на том, что, оставаясь любовником доблестным и неустанным, Ван ни на какое потомство рассчитывать не вправе. Как радостно захлопала Ада в ладошки!

Желает ли она остаться здесь до весеннего терма (он теперь мыслил в терминах термов), а затем поехать с ним в Кингстон или предпочтет на два месяца отправиться за границу – куда угодно, в Патагонию, Анголу, Гулулу, что в новозеландских горах? Остаться в квартире? Так она ей понравилась? Не считая того, что нужно выкинуть кое-какую Кордулину ветошь – вон ту, например, слишком бьющую в глаз браунхилловскую «Альма Матер» с ее альмэ, так и валявшуюся раскрытой на портрете горестной Ванды. Как-то звездной ночью ее пристрелила в Рагузе – лучшего места они не нашли – подруга ее подруги. Да, история грустная, откликнулся Ван. Малютка Люсетта, конечно, рассказала ему про их последнюю выходку? То есть о том, как они, на манер ошалелой Офелии, каламбурили с похотником? О буйных радостях клиторизма?

– N’exagérons pas, tu sais, ^[234] – сказала Ада, прихлопывая воздух ладонями.

– Люсетта уверяет, – продолжал он, – что она (Ада) изображала пуму.

Он omniscient. Или лучше сказать – omni-incest. ^[235]

И кстати, подлинной фавориткой Ванды была Грейс – да-да, Грейс, – pas petite moi ^[236] и не мой маленький крестик. Она (Ада) прекрасно умеет, не правда ли? разглаживать складки прошлого – обращая флейтиста практически в импотента (всюду, кроме постели его жены) и разрешая джентльмену-фермеру не более одного объятия, да еще с преждевременной «эякуляцией», – откуда только русские натаскали этих уродливых слов? Словечко, точно, уродливое, однако она была бы не прочь снова сыграть с ним в «Скрэббл», когда они наконец осядут. Но где и как? А разве господину и госпоже Иван Вин не повсюду будет одинаково хорошо? Что ты скажешь по поводу «холост» в каждом из паспортов? Отправимся в ближайшее консульство и гневными воплями и (или) сказочной взяткой добьемся, чтобы нас на веки вечные переделали в мужа с женой.

– Я хорошая, хорошая девочка. Вот они, ее карандашики. Как заботливо, как обаятельно ты поступил, пригласив ее на следующий уик-энд. Мне кажется, что она, бедная моя попка, сходит по тебе с ума еще пуще, чем по мне. Это Демон добыл их в Страсбурге. В конце концов, она теперь девственница только наполовину («Я слышал, ты с папой…» – начал Ван, но новая тема заглохла, не успев народиться), так что мы можем спокойно ébats ^[237] у нее на глазах (с намеренным, торжествующим хулиганством, за которое немало хвалили и мою прозу, произнося первую гласную à la Russe ^[238]).

– Ты изображаешь пуму, – сказал он, – а она – причем в совершенстве! – мою любимую viola sordina. ^[239] Кстати сказать, имитаторша она замечательная, и если ты все-таки лучше…

– Поговорим о моих талантах и трюках как-нибудь в следующий раз, – сказала Ада. – Это больная тема. А теперь давай посмотрим фоточки.

В то время, что она скучала в Ардисе, ее навестил сильно переменившийся и подросший Ким Богарнэ. Он притащил под мышкой альбом, обтянутый оранжево-бурой тканью, – грязноватый оттенок, который она всю жизнь терпеть не могла. Ада не видела Кима уже года два-три – легконогий, ледащий паренек с землистым лицом превратился в сумрачного верзилу, отдаленно похожего на янычара, выбегающего в какой-нибудь экзотической опере на сцену с известием о набеге или казни. Дядя Дан, которого красивая и кичливая сиделка как раз выкатывала в сад, где осыпались медные и кроваво-красные листья, прицепился к Киму, выпрашивая у него эту большую книгу, но Ким сказал: «Возможно, чуть позже» – и присоединился к Аде, ожидавшей его в том углу парадных сеней, что предназначался для приема визитеров.

Он принес ей подарок, коллекцию фотографий, сделанных им в добрые старые дни. Он все ждал, что добрые старые дни воротятся, однако, смекнув, что mossio votre cossin (Ким говорил на креолизированном языке, полагая, что в торжественных обстоятельствах оный уместней повседневного ладорского английского) едва ли в скором времени вновь посетит замок и позволит пополнить альбом свежими снимками, он решил, что, возможно, pour tous les cernés (для скорее «выслеженных», «взятых врасплох», чем «причастных» лиц) будет лучше всего, если этот иллюстрированный документ перейдет в ее хорошенькие ручки – пусть она сохранит его (или истребит и забудет, чтобы никому не вышло вреда). Сердито поморщившись при слове «jolies», Ада открыла альбом на одной из темно-красных закладок, нарочито вставленных там и сям, взглянула, защелкнула замочек, вручила ухмыляющемуся шантажисту завалявшуюся у нее в сумочке тысячедолларовую банкноту, кликнула Бутеллена и велела ему вышвырнуть Кима. Грязного цвета альбом остался лежать на стуле, накрытый ее испанской шалью. Старый вассал, шаркнув ногой, вышиб наружу занесенный внутрь сквозняком лист тюльпанного дерева и закрыл парадную дверь.