Рискуя собственной шкурой. Скрытая асимметрия повседневной жизни - читать онлайн книгу. Автор: Нассим Николас Талеб cтр.№ 56

Симметрия, всюду симметрия. – Вера требует платы за вход

Вы осознаёте, что такое религия, когда поститесь. Я пишу эти строки, заканчивая изнурительный греко-православный Великий пост, по большей части запрещающий животные продукты. Пост особенно трудно соблюдать на Западе – люди здесь едят сливочное масло и другие молочные продукты. Но если вы поститесь, вы вправе праздновать Пасху; это как глоток свежей воды для жаждущего. Вы заплатили требуемую цену.

Вспомним наше краткое обсуждение богословской необходимости того, чтобы Христос был человеком – он должен был пожертвовать самим собой. Пришло время развить наши доводы.

Главная богословская ошибка пари Паскаля – в том, что вера не может быть делом выбора. Она влечет за собой симметрию: вы сколько-то платите и что-то получаете. Иначе все было бы слишком легко. Принцип шкуры на кону, главенствующий во взаимодействии людей, главенствует и в нашем общении с богами.

Даже если мне суждено прожить 125 лет, я всегда буду помнить алтарь церкви Св. Сергия (на местном наречии – Мар Саркис) в городке Маалула, население которого говорит по-арамейски. Я был в этой церкви два десятка лет назад, когда загорелся идеей выучить древний и лишенный должного внимания язык. В Маалуле до сих пор говорят на диалекте западного арамейского языка – на нем же говорил Христос. Во времена Христа на Леванте были распространены два языка: города побережья говорили по-гречески, а глубинка общалась на арамейском. Для тех, кто понимает в Талмуде: западный арамейский соотносится с «ерушалми», или «палестинским арамейским», по контрасту с вавилонским арамейским – он ближе к нынешнему сирийскому. Я как завороженный смотрел на детей, которые болтали, дразнили друг друга и делали все то, что обычно делают дети, но на древнем языке.

Когда город хранит остатки древнего языка, следует искать и следы древних практик. Они в Маалуле и правда есть. Подробность, которую мне никогда не забыть: в алтаре церкви Св. Сергия имеется кровосток. Он остался от более ранней, дохристианской практики. Убранство церкви отчасти «унаследовано» ею от перестроенного языческого храма, в котором молились ранние христиане. На деле, рискуя огорчить нескольких человек, храм перестроили не слишкомсильно: ранние христиане были немного язычниками. Стандартная теория такова: до Никейского собора (IV век) переиначивать языческие алтари было для христиан обычным делом. Так или иначе, кровосток доказывает то, что я всегда подозревал: христиане и иудеи на практике не слишком отличались от последователей других семитских культов – и молились в одних и тех же храмах. Святые в христианстве появились именно вследствие переработки чужих культов. Тогда не было телефонов, факсов и финансируемых саудовскими принцами сайтов, чтобы гарантировать однородность религии.

«Алтарь» в разговорном левантийском (сиро-палестинском) арабском и арамейском – все еще maḋbaḣ от корня «дхб», «ритуальное убийство путем перерезания гортанной вены». Древняя традиция оставила отпечаток и на исламе: халяльная пища требует именно такого метода забоя. А qorban, семитское слово от корня «крб», «приближаться (к Богу)», изначально – через жертвоприношение, все еще обозначает таинство.

Одна из ключевых фигур шиитского ислама, имам Хусейн, сын Али, воззвал к Богу перед смертью, предложив себя в качестве жертвы: «Позволь мне стать для Тебя qorban», – ценнее жертвы быть не может ^[115].

Его последователи до сих пор буквально ставят шкуру на кон: почитая память Хусейна ибн Али в день Ашура, они до крови хлещут себя плетьми. Самоистязание присутствует и в христианстве – в память о страстях Христовых; в Средние века оно было распространено повсеместно, а сегодня наблюдается кое-где в Азии и Латинской Америке.

В языческом (греко-семитском) мире Восточного Средиземноморья поклоняться богам без жертв было нельзя. Дело опять же в выявленных предпочтениях. Кроме того, когда применялось всесожжение, жертву именно сжигали – людям она не доставалась. Впрочем, не совсем так: свою долю получал верховный жрец; жречество занимало крайне прибыльную позицию – в дохристианском грекоязычном Восточном Средиземноморье посты верховных жрецов часто продавались практически с аукциона.

Жертвы приносили и в Иерусалимском храме. Это делали даже поздние иудеи, или ранние христиане, последователи павлианского христианства. Послание к евреям, 9: 22: «Да и все почти по закону очищается кровью, и без пролития крови не бывает прощения» – «Et omnia paene in sanguine mundantur secundum legem et sine sanguinis fusione non fit remissio».

Но христианство в итоге отвергло идею такого жертвоприношения, сказав, что Христос искупил чужие грехи своей кровью. Однако, придя в католический или православный храм во время воскресной службы, вы увидите симулякр. Кровь заменяется вином, в конце церемонии его наливают в piscina (умывальницу). Ровно как на алтаре в Маалуле.

Христианство использовало личность Христа как симулякр: он принес себя в жертву за всех нас.

Жертвоприношение в итоге обращалось в метафору:

В иудаизме эволюция концепции была аналогичной: после разрушения Второго храма в I веке н. э. животных в жертву уже не приносили. Родившаяся задолго до того притча об Исааке и Аврааме показывает, что авраамические секты постепенно отходили от человеческих жертвоприношений – и от принципа шкуры на кону. Но животных в жертву какое-то время все-таки закалывали – пусть и на иных условиях. Бог испытывал веру Авраама, требуя асимметричного дара: «Принеси Мне в жертву своего сына». Как правило, боги требовали только часть урожая в обмен на будущую выгоду и урожай лучше прежнего; обычные подарки тоже дарят, по умолчанию ожидая получить что-то взамен. Это было бы самое ценное и безусловное подношение Богу. Это была не сделка – ну или сделка, которая положила бы конец всем сделкам. Примерно через тысячу лет свою последнюю сделку заключили христиане.