Столпы земли - читать онлайн книгу. Автор: Кен Фоллетт cтр.№ 318

— Но почему Генрих не хочет принять условий мирного договора, предложенного Папой?

— Он-то хочет. Мы и так уже почти примирились. Но Томас хочет большего. Он настаивает на мирном поцелуе.

— Если король искренен в своем стремлении к миру, ему следует сделать этот жест в знак своего ручательства.

Голос Франциска зазвучал тверже:

— Договором это не предусмотрено!

— И все же, почему ему не пойти на это? — настаивал Филип.

Франциск глубоко вздохнул:

— Он был бы не против. Но однажды он уже поклялся на людях никогда не целовать Томаса в знак примирения.

— Многим королям приходилось нарушать данные клятвы, — не унимался Филип.

— Слабые, безвольные люди. Генрих никогда не отступит от своего слова. Этим он и отличается от несчастного короля Стефана.

— Тогда действительно Церкви не стоит пытаться убедить его сделать этот шаг, — неохотно уступил приор.

— А почему Томас так настаивает на мирном поцелуе? — раздраженно спросил Франциск.

— Потому что он не доверяет Генриху. Что стоит королю отречься от мирного договора? И что тогда делать Томасу? Снова отправляться в изгнание? Его сторонники до последнего времени проявляли твердость и решительность, но они устали. Архиепископ не сможет начать все сначала. И поэтому прежде, чем дать свое согласие, он хочет иметь твердые гарантии.

Франциск с грустью покачал головой.

— А вот Генриха удерживает чувство гордости, — сказал он. — Я знаю, что король не помышляет о том, чтобы перехитрить архиепископа. Но и заставить его уступить — невозможно. Он ненавидит, когда его принуждают к чему-либо.

— Думаю, что и Томас такой же, — сказал Филип. — Он поставил этот жест условием и уже не отступит. — Приор устало покачал головой. Он надеялся, что брат предложит какой-то выход, чтобы сблизить двух этих людей, но задача, судя по всему, была невыполнимой.

— Самое забавное в этой ситуации то, что Генрих с удовольствием поцелует Томаса, но после того, как состоится примирение, — сказал Франциск. — Он не хочет только, чтобы это выдвигалось как предварительное условие.

— Он так и сказал?

— Да.

— Но это же меняет все! — воскликнул Филип. — Повтори в точности его слова.

— Король сказал: «Я поцелую его в губы, поцелую его ноги и выслушаю его обедню — но после того, как он вернется». Я сам слышал это.

— Я непременно извещу Томаса.

— Ты думаешь, он примет такие условия? — с жаром произнес Франциск.

— Не знаю. — Филип с трудом осмеливался питать какие-то надежды. — Казалось бы, такая пустяковая уступка. Он ведь получит этот поцелуй — только чуть позже.

— Да и Генриху подобный жест ничего не будет стоить. — Франциск явно воодушевился. — Он отдаст этот поцелуй, но по своей воле, а не по принуждению. Боже, неужели получится?

— Примирение может состояться в Кентербери. О мирном договоре можно объявить заранее, чтобы ни один из них не вздумал пойти на попятную в последний момент. Томас отслужит обедню, а Генрих поцелует его прямо там, в соборе. — А уж после этого, подумал Филип, архиепископ сможет сорвать замыслы Уолерана.

— Я немедленно поставлю в известность короля, — сказал Франциск.

— А я извещу Томаса.

Зазвонил монастырский колокол. Братья дружно встали.

— Будь понастойчивее, — сказал Филип. — Если все получится, Томас сможет вернуться в Кентербери, а если это произойдет — Уолерану конец.

* * *

Они встретились на живописном лугу на берегу реки по границе Нормандии с Французским королевством, неподалеку от городов Фретеваль и Вьеви-ле-Рэ. Король Генрих уже ждал со своей свитой, а Томас прибыл вслед за ним в сопровождении архиепископа Уильяма Сенского. Филип, который тоже был вместе с Томасом, еще издалека заметил своего брата рядом с королем.

До этого король и архиепископ достигли соглашения — хотя пока только устно.

Они приняли решение, по которому мирный поцелуй последует во время примирительной обедни сразу по возвращении Бекета в Англию. Но окончательная договоренность произошла во время личной встречи.

Томас выехал на середину луга, оставив позади своих людей, то же сделал и Генрих. Сопровождавшие, затаив дыхание, следили за двумя самыми влиятельными лицами в стране.

Разговор их, казалось, продолжался бесконечно. Никто не слышал, о чем они говорили, хотя многие догадывались. Речь шла о многочисленных обидах, которые Генрих нанес Церкви, о неповиновении Томасу, проявленном некоторыми англиканскими епископами, о противоречивости церковных уложении, о вынужденном изгнании архиепископа, о роли Папы… Поначалу Филип очень опасался, что они жестоко разругаются и расстанутся злейшими врагами. Однажды они уже были близки к согласию, уже встречались вот так же — один на один, — но какая-то искра недоверия промелькнула между ними, возможно, кто-то произнес одно неосторожное слово, задевшее самолюбие другого, и оба наговорили резкостей, обвинив затем друг друга в неуступчивости. Но сейчас, чем дольше они разговаривали, тем больше крепла надежда в душе Филипа. Он чувствовал, что, если бы кто-то из двоих готов был сорваться, это случилось бы гораздо раньше.

Жаркий летний день сменился вечерней прохладой, густые вязы бросали через реку длинные тени. Напряжение становилось невыносимым.

Вдруг все почувствовали: что-то произошло. Томас сделал движение.

Неужели он собрался уезжать? Нет. Он просто слезал с лошади. Что бы это значило? Филип, чуть дыша, следил за ним, не отрывая глаз. Томас спешился, подошел к Генриху и опустился на колени возле его ног.

Король тоже спрыгнул на землю и обнял его.

Свита с обеих сторон возбужденно и радостно зашумела, в воздух полетели головные уборы.

Филип почувствовал, как на глаза наворачиваются слезы. Спор был улажен, разум и добрая воля восторжествовали. Так оно и должно быть всегда.

Возможно, этой клятвой было освящено будущее.

Наступил день Рождества. Король с утра пребывал в ярости.

Уильям Хамлей испугался не на шутку. Он знал в своей жизни только одного человека с таким крутым нравом — свою мать. Оба были страшными деспотами. Генрих и так имел вид довольно устрашающий — широкоплечий, с мощной грудью, большой головой, а уж когда злился, то серо-голубые глаза его, ко всему прочему, наливались кровью, веснушчатое лицо вспыхивало краской, а обычная неугомонность становилась похожей на разъяренное метание медведя в клетке.

Они остановились в Бюр-ле-Руа, охотничьем замке Генриха, в лесном парке неподалеку от побережья Нормандии. Король должен был чувствовать себя счастливым. Охоту он любил больше всего на свете, а место это было его любимым уголком. Но он был в гневе. И причиной такого настроения был архиепископ Томас Кентерберийский.