Форма воды - читать онлайн книгу. Автор: Дэниэл Краус, Гильермо Дель Торо cтр.№ 70

И теперь, в одиночестве, в своем кабинете посреди «Оккама», Стрикланд наконец понимает: оглушительный визг редактур Хойта… как он мог не видеть эту связь?.. обезьяньи крики джунглей.

Одно и то же.

Всю жизнь первобытные вопли вынуждали его надевать одежду, принимать ту форму, ради которой он был выращен. Именно поэтому он поймал Deus Brânquia. Поэтому Джунглебог должен уничтожить Жабробога.

Ни одно новое божество не является в полной силе, пока старое божество не убито. Нужно было слушать Хойта все время… слушать обезьян и не бояться их приказов. Выполнять их.

2

Угольный карандаш словно палочка динамита в его руке.

Это не тот инструмент, который Джайлс использует так уж часто, – с его помощью не нарисуешь рекламу нового антисептического крема или зубной пасты, он неаккуратен, а неаккуратность недопустима, когда изображаешь то, что должны купить, а еще черный цвет заставляет людей чувствовать утомление.

Но когда-то было время, когда он рисовал только карандашом, рисовал большей частью эротические картинки, ведь уголь – самый грубый инструмент и требует грубости от того, что ты изображаешь.

Искусство художника в чем-то подобно колдовству.

Даже те участки бумаги, которые Джайлс игнорировал, пробуждались в жизни как острые скулы, высокие лбы, выпирающие ключицы, откосы ягодиц, бока, спины и ребра. Более тонкие черты тонули в черных штрихах и розовом фоне – история эволюции, разыгранная в двух измерениях.

Тогда он был очень молод и не боялся ошибок, даже допускал их с удовольствием, если честно, использовал как катализатор.

Джайлс гадает, сохранилось ли в нем это свойство.

Помешают ли болевшие руки изменить цвет от черного до розово-лилового, до дымки и тумана? Не испортит ли он благодаря дрожащим пальцам то, что задумал, сможет ли превратить текстуру из брезента в саржу, шелк и вельвет?

Прошел только день с момента похищения, и его уши все еще ждут воя полицейских сирен. Так что единственная вещь, которой можно занять разум Джайлса и его неловкие руки, – работа.

Он выбирает карандаш средней толщины, липкий от десятилетий заключения в коробке из-под сигар. Водит по острию ногтем, отколупывая грязь, и опускает к бумаге, лежащей на мольберте, что покоится на коленях Джайлса, который сидит на крышке унитаза.

Существо наблюдает из-под воды.

Оно все еще учится, как дышать водой апартаментов «Аркейд», и едва в силах шевелиться. Выглядит это не очень – словно молодой человек не может покинуть постель.

Джайлс улыбается ему, он улыбается ему почти постоянно.

Сначала – пытаясь убедить непознаваемую загадку в том, что ей никто не причинит время. Но теперь его улыбка вполне искренняя, и Джайлсу постоянно хочется смеяться. Какими плоскими и пустыми выглядят глаза его котов рядом с этим, как много можно прочитать в постоянно меняющемся сиянии!

В них полыхает интерес по направлению к Джайлсу и его набору карандашей, совсем не такой, какой можно испытать к скальпелю или электрохлысту.

И еще… симпатия. Оно верит Джайлсу! Нет, не оно… он.

По этому поводу Элиза тверда, словно кремень, и Джайлс счастлив с ней согласиться. Его не тревожит, что существо великолепно, головокружительная сверкающая мозаика в форме человека, созданная художником в миллион раз более талантливым, чем любой из людей.

Он не думает, что существуют масляные или акриловые краски, гуашь или акварель, способные воспроизвести подобное сияние, поймать тона отдельных частей тела. Отсюда и его решение обратиться к максимальной простоте: угольный карандаш.

Джайлс произносит то, что помнит из «Аве, Мария», и проводит первую линию, S-образный изгиб спинного плавника.

– Вот, – произносит он, не выдерживает и хихикает. – Вот оно.

Он может посмотреться в зеркало над раковиной, вон оно, сбоку, но он ощущает, что ему снова тридцать пять, даже двадцать пять – тогда он был смел, яростно отважен. Проводит вторую линию, третью.

Не картина, напоминает он себе, просто набросок, чтобы заставить двигаться загустевшую кровь в старом теле. И все же он не может остановиться, он думает, что эти грубые линии содержат больше жизни, чем все работы, сделанные им с тех пор, как он нанялся к Хатцлеру, предшественникам «Кляйн&Саундерс».

Мисс Стрикланд… миссис Стрикланд… не была ли она прорицательницей с помадой на губах, с высокой прической?

Ведь она сказала Джайлсу правду.

Не только о том, что его работы на самом деле не нужны Берни, и он просто боится об этом сказать, но и еще о том, что он не обязан унижаться в процессе, должен быть человеком. «Вы заслуживаете лучшего. Вы заслуживаете людей, которые будут ценить вас. Заслуживаете места, где вы можете гордиться тем, кто вы есть», – произнесла она.

И вот он здесь, дома у лучшей подруги, и может коснуться самого прекрасного живого существа, которое когда-либо видел.

Элиза не знает, откуда оно появилось, но это не имеет значения, ведь Джайлс буквально вдыхает исходящий от гостя аромат божественности, и не важно, скетч ли это или нечто большее. А ведь нет более сложной и почетной задачи для художника, чем изобразить нечто священное.

Рафаэль, Боттичелли, Караваджо – будучи молодым, он рассматривал их творения в библиотечных альбомах и постигал то, насколько опасно и тревожно брать на кисть возвышенное, небесное.

Такая попытка требует индивидуального жертвоприношения.

Как иначе мог Микеланджело закончить Сикстинскую капеллу за четыре года? Шутка, конечно, сравнивать себя с Микеланджело, но есть и нечто схожее: оба они имели доступ к чему-то, лежащему за пределами того мира, что предстает глазам большинства.

Пусть заорут под окном полицейские сирены… что же, оно того стоило.

Джайлс показывает существу немного повернуться и сам смеется над смехотворной попыткой. Как быстро возвращаются замашки опытного портретиста! Удивительно, но он отвечает, поворачивается так, что левый глаз поднимается над водой – для того, чтобы лучше видеть жесты человека.

Джайлс задерживает дыхание, решает, что больше не будет размахивать руками.

Существо поднимает лапу, его палец вращается в воздухе, точно следуя за крылатым насекомым или птицей, что парят над водой; движение спокойное, лишенное враждебности. Он моргает, его жабры немного раздуваются, а затем, словно позируя, слегка поворачивается.

3

Когда обычные лампы на потолке в супермаркете заменили сверхновыми звездами? Насколько давно консервированный фрукт начал оплакивать собственную красоту? С какого момента плюшки и пирожки научились выдыхать сахарные экстракты в облако, что оседает каплями ей на лицо, точно слезы счастья?

Когда покупательницы, мрачные дамочки с толстыми сумочками и грохочущими тележками, превратились в женщин, которые умеют улыбаться, пропускают ее вперед, хотя никто их не просит, говорят комплименты ее выбору?