— Благодарю тебя, прапрабабушка, — нежно проговорил он.
Рапсодия, чье сознание ускользало и возвращалось, слегка оживилась, услышав совершенно по-новому звучавший голос драконицы.
— Я думала… ты отказалась от человеческого облика, — прошептала она.
Сияющая женщина широко улыбнулась и наклонилась, чтобы поцеловать ее в лоб.
— Ш-ш-ш-ш. — Она положила свои бесплотные руки ей на живот. — Так и есть. Женщина-болг, открой ей утробу.
Кринсель смотрела на прекраснейшую из женщин абсолютно остекленевшими глазами. Но потом она тряхнула головой, вытащила из своей сумки масло примулы, капнула его на кусочек чистой марли и поднесла к губам Рапсодии.
Мужчины молча наблюдали за действиями повитухи, не зная, чем помочь. Время от времени лоб Рапсодии расчерчивали морщины боли, но она не издавала ни единого звука и не открывала глаз, однако Эши знал, что она в сознании.
Он переводил взгляд с лица жены на прапрабабушку, чье лицо, несмотря на всю свою королевскую красоту, сохраняло возбужденное детское выражение, которое он не раз видел, когда она пребывала в облике драконицы. Он продолжал наблюдать за ней со смесью страха и благоговения, пока не почувствовал, как Рапсодия сжала его ладонь.
— Сэм, — прошептала она.
— Да, Ариа?
Она с трудом подняла руку и коснулась его груди.
— Мне нужен свет твоей звезды. Наш ребенок скоро родится.
Эши склонился над Рапсодией и накрыл ладонью ее узкую руку.
— Все, что тебе потребуется. — Он успокаивающе погладил ее пальцы, хотя не совсем понял, что она имела в виду. — Но как я его тебе передам?
С искаженным от боли лицом Рапсодия мучительно искала слова.
— Открой сердце, — прошептала она. — Приветствуй своего ребенка.
Эши сумел лишь кивнуть.
Она начала напевать сереннскую элегию, которой совсем недавно ее научил Джел'си. Песня лилась с ее губ, а по щекам катились слезы. Повитуха и Элинсинос двигались вокруг нее, перешептывались, касались живота, но она их не замечала. Рапсодия слышала лишь музыку, звучащую в груди ее мужа, чистую песнь потерянной звезды.
— Приди, мое дитя, — пела она, и в ее голосе возникла сила Дающей Имя, хотя он и дрожал от чувств, переполнявших мать. — Приди в наш мир и живи.
Она ощущала, как от живота распространяется тепло стихийного огня, который она так долго носила в своей душе, и смешивается с прохладными потоками морской воды, напитавшей ее совсем недавно, и магией отца ее ребенка. Она закрыла глаза и прислушалась к бормотанию женщин и песне Земли, также звучавшей в Эши, шепоту ветра, давшего жизнь ее народу, — симфонии стихий, просыпающейся к жизни в ее чреве и благословенной светом чудесного осколка потерянной звезды.
Она продолжала петь, пока боль не стала невыносимой, а затем она лишь стонала между схватками, ее песня превратилась в историю боли, песню, которая срывается с губ всех матерей, когда они дают жизнь ребенку.
Элинсинос в последний раз о чем-то посоветовалась с Кринсель, и, когда повитуха кивнула, показывая свою готовность, драконица, принявшая облик женщины, подняла руки, а потом они опустились вниз и прошли сквозь живот Рапсодии, словно состояли лишь из тумана и звездного света.
Рапсодия громко застонала, песнь дрогнула, и Кринсель сжала ее ладонь, но потом, когда Элинсинос начала поднимать руки, нежно извлекая крошечный сияющий комочек света из ее тела, полилась с новой силой.
— Назови его, Прелестница, чтобы он мог обрести форму, — попросила сияющая женщина, и ее улыбка ярче солнца озарила пещеру.
Рапсодия свободной рукой потянулась к Эши. Когда их пальцы переплелись, она прошептала голосом Дающей Имя:
— Добро пожаловать, Меридион, Дитя Времени.
Несколько мгновений в руках Элинсинос оставался лишь сияющий свет. Затем он стал обретать форму, появилась крошечная головка, поднятые вверх маленькие ручки, которыми ребенок принялся размахивать. Тихое воркование превратилось в громкий крик, и пещера наполнилась обычной музыкой детского плача.
Кринсель оставалась рядом с Рапсодией, помогая ей завершить роды. Голова Рапсодии бессильно опустилась на пол пещеры. Элинсинос подплыла к Эши, который потрясенно смотрел на происходящее, и осторожно вложила ребенка ему в руки.
Он смотрел на кричащего младенца, и радость трепетала в его зрачках с вертикальными разрезами — точно такие же глаза смотрели на него с крошечного личика. Эши улыбнулся своей прапрабабушке.
— Только теперь, как никогда раньше, я понимаю.
Элинсинос склонила голову набок, как часто делала, находясь в облике дракона.
— Что именно?
Эши вновь взглянул на сына, не в силах надолго отвести от него взгляд. Он наклонился и поцеловал Рапсодию в лоб, а потом неохотно выпрямился и посмотрел в глаза Элинсинос.
— Почему Меритин навсегда потерял свое сердце, увидев тебя, — просто ответил он. — Ты удивительно красива, прапрабабушка.
Сияющая женщина улыбнулась, а затем исчезла, а на ее месте возник бесплотный дракон.
— Благодарю тебя.
Она кокетливо наклонила голову, и в этот момент Кринсель жестом показала, что роды закончены.
И пока они стояли, наслаждаясь чудом, пещера Потерянного Моря наполнилась элегией потерянной звезды, повторяющей новое имя, песню начала жизни.
В единственном темном углу пещеры стоял одинокий Акмед и молча наблюдал.
39
В красной иссохшей пустыне Ярима, возле города Ярим-Паар, Мэнвин, Прорицательница Будущего, ждала, стоя на обжигающе холодном зимнем ветру.
Ожидать ей, как она знала, оставалось совсем немного, и она коротала время, напевая тихую мелодию, одной рукой рассеянно играя спутанными локонами своих пламенно-рыжих волос, слегка поседевших на висках. В другой руке она держала потускневший секстант, реликвию из старого мира, отданную ее матери намерьенами Первого флота в память об ее отце. С помощью этого инструмента он путешествовал по океанам, но она ничего не знала о его истории, ибо не ведала Прошлого, но благодаря секстанту могла призвать Будущее.
Издали она могла бы сойти за красивую, но несколько неряшливую женщину. Она была высокой и стройной, с чеканными чертами лица и изящными руками. К тому же она держалась царственно, как и все дочери Элинсинос. Но вблизи сразу же становилось понятно, что Мэнвин отнюдь не просто красивая женщина. Достаточно было взглянуть ей в глаза, белки которых представляли собой серебристые зеркала, а зрачки имели форму крошечных песочных часов, напоминающих знак, который носит на брюхе «черная вдова», паучиха-убийца.
Как и ее сестры, Мэнвин была безумна. Проклятая способностью видеть исключительно Будущее, она заработала репутацию прекрасного оракула, которой не заслуживала поскольку ее предсказания, оставаясь довольно точными и всегда правдивыми, несли в себе каплю ее безумия.