ГУЛАГ - читать онлайн книгу. Автор: Энн Эпплбаум cтр.№ 79

Столь же часто привезенные в лагерь продукты немедленно разворовывались. Воровали на всех уровнях, но главным образом это делали те, кто работал на кухне или на продовольственном складе. Ради возможности чем-то поживиться заключенные всячески стремились получить должность, дававшую доступ к продуктам. Евгению Гинзбург однажды “спасла” работа судомойкой в лагерной столовой мужской зоны. Помимо “настоящего мясного супа и знаменитых пончиков, варенных в подсолнечном масле”, ей доставались взгляды, полные “смешанного чувства острой зависти и в то же время какого-то униженного преклонения перед теми, кто сумел занять такую позицию в жизни. Около еды!” ^[756]

Даже ради того, чтобы чистить картошку или собирать урожай на лагерном подсобном участке, заключенные давали взятки: так можно было подкормиться. Позднее Гинзбург работала на лагерной птицеферме – смотрела за курами, которые шли на стол начальству. Она и ее напарница пользовались своим положением: “Мы поливали лагерную кашу рыбьим жиром, позаимствованным у кур. Варили овсяный кисель из птичьего овса. Наконец ежедневно съедали три яйца на двоих – одно в суп и по одному в виде натурального деликатеса. (Больше брать мы не хотели, чтобы не снижать показателей яйценоскости. По ним судили о нашей работе.)” ^[757]

Воровали и в более крупных масштабах, особенно в северных лагерях, где еды не хватало не только заключенным, но и охранникам и вольнонаемным. Там каждый стремился урвать хоть что-нибудь. В каждом лагере ежегодно составляли перечень убытков. В лагпункте Кедровый Шор только за четвертый квартал 1944 года недостача превысила двадцать тысяч рублей ^[758].

В масштабах страны цифры были гораздо выше. Например, в одном документе прокуратуры за 1947 год перечислены многие случаи растрат и хищений, в том числе в Вятлаге, где двенадцать человек, включая заведующего лагерным складом, расхитили “продуктов и овощей” на 170 000 рублей. В другом докладе за тот же год подсчитано, что в тридцати четырех лагерях, проверенных во втором квартале 1946 года, было украдено в общей сложности 70 тонн хлеба, 132 тонны картофеля и 17 тонн мяса. Автор доклада делает вывод: “Сложная система снабжения заключенных по котловому довольствию <…> создает условия, способствующие разбазариванию хлеба и других продуктов питания”. Другими причинами злоупотреблений он считает “систему снабжения вольнонаемного состава ИТЛ по карточкам неустановленного образца и талонам подсобного хозяйства” и плохую работу ревизионных аппаратов при главных бухгалтериях управлений ИТЛ ^[759].

Иногда страх перед инспекциями приносил плоды: в некоторых лагерях, боясь неприятностей, старались исполнить хотя бы букву инструкций. Например, один лагерник вспоминает “сахарный день” в конце каждого месяца, когда заключенные получали по полстакана сахара – месячную норму. Сахар съедался немедленно ^[760].

Голодали не все и не всегда. Даже если большая часть продуктов не доходила до арестантского котла, хлеб, как правило, зэкам доставался. Как и баланду, хлеб ГУЛАГа описывают многие. Один бывший заключенный вспоминает “250 граммов так называемого хлеба, испеченного на 50 процентов из прогорклой ржаной муки, на 50 процентов из молотого зерна магары ^[761]. Хлеб, испеченный с примесью этого зерна, был похож на обжаренный кирпич” ^[762]. Другой пишет, что “черный хлеб был действительно черным из-за отрубей, которые, кроме того, делали его грубым по консистенции”. Он также отмечает, что хлеб был влажным и тяжелым, из-за чего “фактически мы получали меньше положенных 700 граммов” ^[763].

Заключенные дрались за лучшие, более сухие куски хлеба ^[764]. Изображая в рассказе “Шерри-бренди” смерть поэта Осипа Мандельштама, Варлам Шаламов описывает утрату интереса даже к хлебу: “Но он уже не волновался, не высматривал горбушку, не плакал, если горбушка доставалась не ему, не запихивал в рот дрожащими пальцами довесок…” ^[765]

В голодных лагерях в голодные годы хлеб приобрел чуть ли не священный статус, и его потребление было окружено особыми ритуалами. Лагерные воры беззастенчиво крали у заключенных почти все, но кража хлеба считалась в лагерной среде мерзким, отвратительным проступком. Владимир Петров во время долгого железнодорожного этапа на Колыму увидел, что “воровство дозволялось, красть можно было все, на что хватало воровского таланта и удачи, за одним исключением – хлеба. Хлеб был священен и неприкосновенен, кому бы он ни принадлежал”. Петрова выбрали старостой вагона, и в этом качестве ему было поручено побить мелкого воришку, укравшего хлеб. Так он и поступил ^[766]. Томас Сговио писал, что неписаный закон лагерных блатных на Колыме гласил: “Воруй все – кроме священной пайки”. Он “не раз видел, как заключенных били до смерти за нарушение священного правила” ^[767]. Казимеж Зарод вспоминал:

Дмитрий Панин, близкий друг Солженицына, описывает в мемуарах, как подобный приговор могли привести в исполнение: “Застигнутого на месте преступления вора подымали на высоту вытянутых рук и грохали три-четыре раза спиной об пол. Отбив почки, выкидывали, как падаль, из барака” ^[769].

Как и многие бывшие заключенные, прожившие в лагерях голодные военные годы, Панин подробно описывает личные ритуалы, которыми люди окружали потребление хлебной пайки. Если хлеб выдавали раз в день, утром, то человек должен был принять мучительное решение: съесть все сразу или оставить часть на вторую половину дня. Хранить хлеб небезопасно: можешь потерять, могут украсть. С другой стороны, вроде бы легче прожить день, если у тебя есть кусок в запасе. Панин решительно предостерегает от этого, знакомя нас с единственным в своем роде изложением принципов особой науки о том, “как нужно есть голодный паек”: