– Фригидин! – узнал его Штерн.
– Тютюнин виноват, Борис Львович! Тютюнин! – заверещал бухгалтер и стал тыкать пальцем в сторону приемщика. – Он на меня покушался и на Турбинова тоже!
– Не покушался я, Борис Львович. Я моль травил, – сказал в свое оправдание Серега и начал отряхивать штаны. – Просто дихлофос крепкий попался. Я сам не ожидал.
– А откуда моль-то взялась? – поинтересовался Борис Львович, понемногу приходя в себя.
– Так бабуля притащила, клиентка! – радостно сообщил Тютюнин.
– Бабуля? А как она перенесла дихлофос? Как бы нам за старушку отвечать не пришлось! – забеспокоился Штерн.
– Да с бабулей ничего не могло случиться, – махнул рукой Серега. – Я на нее противогаз надел… Вот разве что…
Страшная догадка поразила Тютюнина, и он, сорвавшись с места, побежал вокруг здания.
Спугнув во дворе кошку и чуть не сбив уборщицу Дусю, Серега рванул на себя дверь и едва успел пригнуться. Плотный, словно кулак, рой обезумевшей моли рванулся вон из гибельной атмосферы «Втормехпошива» и, взвившись высоко в небо, унесся к горизонту в южном направлении.
Оставив дверь широко открытой, Тютюнин осторожно вошел в приемку и потянул носом. Заграничная дрянь в воздухе еще держалась, но уже в безопасной концентрации. В углу у стеночки тихо сидела старушка. Она уже не шевелилась.
– Эй, бабуля… – позвал Тютюнин. Старушка не отозвалась. Серега, сдернув с нее противогаз, снова позвал:
– Бабуля, можно выходить…
Клиентка по-прежнему не отзывалась, а Тютюнин, проверив фильтр противогаза, понял, в чем дело, – его закрывала резиновая пробка.
«Посадят теперь», – подумал Серега и тоскливо посмотрел на прилавок. Там он простоял полтора года, служа «Втормехпошиву» верой и правдой.
Представив себя на нарах, Тютюнин зашмыгал носом. Пока он жалел свою загубленную жизнь, старушка вдруг очнулась и, прихватив котомку и шляпку, выскочила на улицу.
На полу осталась лишь горсть старорежимных пуговиц с двуглавыми орлами. Пуговицы тоже оказались медными, и Серега уже собрался сунуть их в карман, когда снова услышал голос вездесущего Фригидина.
– Опять налево работаешь, Тютюнин? Серега обернулся и увидел стоявшего в дверях приемки директора, а рядом с ним бухгалтера.
– Обратите внимание, Борис Львович, – продолжал ябедничать Фригидин. – Пуговичек жменьку из бабушки вытряс, а до этого – самовар медный тульский.
– Откуда пуговицы, Тютюнин? – строго спросил Штерн, как будто это имело главнейшее значение.
– Должно быть, из бабушки просыпались… – пожал плечами Серега. И вздохнул.
– Ну, допустим, что из бабушки. А где тот дихлофос которым ты здесь моль уморить собирался?
Серега прошел за прилавок и поднял с пола брошенный при отступлении баллончик.
– Вот, пожалуйста, – сказал он, протягивая директору неопровержимую улику.
– Так-так, Тютюнин, – произнес Борис Львович и строго посмотрел на Серегу. – Ты знаешь, что здесь написано?
– Нет, я язык только в школе изучал.
– Какой? – уточнил Штерн.
– Говяжий! – съехидничал Фригидин.
– Почему говяжий? – обиделся Серега. – Персидский язык.
– Персидский?! – поразился директор и покачал головой. – Ну, Тютюнин… А ты видел, что здесь череп с костями нарисован?
– Ну видел, – неопределенно пожал плечами Серега. – Это чтобы внутрь не принимали…
– Турбинов, ну-ка давай ты, – обратился директор к появившемуся дизайнеру-закройщику, который во «Втормехпошиве» считался человеком просвещенным.
– Полицейское спецсредство. Запрещено к продаже, – с ходу перевел тот.
– Запрещено к продаже – ты слышал, Тютюнин? – Директор со значением поднял палец. – И кстати, – Борис Львович огляделся, – где хоть одна погибшая моль?
– Да, где хоть одна погибшая моль? – повторил Фригидин.
– Моль улетела…
– Вся? – уточнил Штерн.
– Практически, – кивнул Серега. – Только я дверь открыл, они как ломанулись. И сразу в небо…
– «И их печальные голоса растаяли в вышине», – продекламировал Фригидин своим противным голоском. – Это ж тебе не журавли, Тютюнин. Это моль!
– Как сказать, – вмешался бывалый Турбинов. – Мне один товарищ привозил из Шри-Ланки траву…
– Не надо про траву, Турбинов, – остановил его директор. – А ты, Тютюнин, предъяви сам объект, с которого моль взлетала.
– Ага, полигон журавлиный! – снова влез Фригидин. Со двора в приемку заглянула женщина.
– Вы работаете или как? Тряпье берете?
– Тряпье не берем, у нас тут не помойка, а предприятие по пошиву, – с достоинством произнес Штерн. – Вы пока подождите, мы внутреннее расследование проводим. Скоро уже закончим.
– Ага, – кивнула женщина и прикрыла дверь.
Тютюнин поднял с пола злополучную муфту и протянул Штерну. Вид ее был столь омерзителен, что директор попятился.
– Ну-ка, брат Турбинов, посмотри, что это?
– Муфта это дореволюционная, – сразу определил тот. Затем смело взял изделие в руки и понюхал.
– Чем пахнет? – поинтересовался директор.
– Дерьмом мышиным. Есть немного нафталина, мездра пованивает – пропала мездра. Однако дерьма все же больше. В этой муфте не одна тыща мышей вывелась.
– Ну, в общем понятно, – подвел итог директор. – Ты пока работай, Тютюнин, рабочий день еще не закончился, а мы пойдем совещаться на тему, что с тобой делать. Возможно, ты уже сегодня будешь уволен.
– Возможно уже сегодня! – радостно повторил Фригидин и убежал вслед за Штерном и Турбиновым.
3
Тяжело вздохнув, Серега почесал макушку и вернулся к уже недолгим служебным обязанностям.
Думать о том, что он скажет жене, ему не хотелось. Зато он отлично знал, что скажет Лехе Окуркину за его подарочек.
У стойки выстроилась очередь из жаждущих сдать меха, и до четырнадцати ноль-ноль, когда приемка закрывалась на обед, Серега успел принять три собачьи шубы, кротовую поддевку, шкурку зайца и артефакт неизвестного происхождения, который ему отдали за так, в нагрузку к зайцу.
Заперев изнутри дверь, Серега вернулся к себе за стойку и, подумав, отправился в уборную. Там в поломанном бачке всегда шумела вода, а шум воды Тютюнина здорово успокаивал.
«Работу сразу искать не буду, – размышлял он. – Надо ждать хорошего места, где человека ценят».
Почувствовав себя немного лучше, Серега вернулся в приемку и застал там Фригидина.
Нагнувшись над тумбочкой Тютюнина, бухгалтер торопливо жрал сахар.