— Вы имеете что-то против Розенберга,
Сэллинджер?
Каллаган благоговел перед Розенбергом и
боготворил его. Он прочитывал все об этом человеке и тщательно изучал его
мнения. Он даже обедал с ним однажды.
Сэллинджер нервно заерзал.
— О нет, сэр. Я просто не люблю особых мнений.
Ответы Сэллинджера были с юмором, но у
присутствующих не мелькнуло и тени улыбки. Позднее, за кружкой пива, он и его
дружки будут покатываться от смеха, вновь и вновь вспоминая Сэллинджера и его
нелюбовь к особым мнениям, особенно Розенберга. Но не сейчас.
— Я понимаю. А мнения большинства вы читаете?
Сэллинджер колебался с ответом. Его жалкая
попытка выстоять в этом поединке вот-вот должна была закончиться унизительным
поражением.
— Да, сэр. Очень многие из них.
— Великолепно. Тогда поясните, если можете,
мнение большинства по делу Нэша.
Сэллинджер никогда не слышал о деле Нэша, но
теперь он будет помнить его все оставшиеся годы своей юридической карьеры.
— Я не думаю, что я читал о нем.
— Таким образом, вы не читаете особых мнений,
Сэллинджер, а теперь мы узнаем, что вы также игнорируете мнения большинства.
Так что же вы читаете, Сэллинджер, романтические повести, бульварные газетки?
С задних рядов доносились легкие смешки. Это
хихикали те, кто чувствовал себя обязанным смеяться, но в то же время боялся
привлечь к себе внимание.
Сэллинджер с покрасневшим лицом стоял,
уставившись на Каллагана.
— Почему вы не читали этого дела, Сэллинджер?
— грозно потребовал ответа Каллаган.
— Я не знаю. Я, наверное, просто пропустил
его.
Каллаган воспринял это спокойно.
— Я не удивлен. Я упоминал о нем на прошлой
неделе. Если точно, то в среду. Оно будет вынесено на итоговый экзамен. И я не
понимаю, как можно игнорировать дело, которое вы встретите на экзамене.
Каллаган размеренно вышагивал перед кафедрой,
изучая взглядом студентов.
— Кто-нибудь побеспокоился о том, чтобы
прочесть его?
Тишина. Каллаган уставился себе под ноги,
доводя тишину до гробовой. Все глаза были опущены, ручки и карандаши замерли.
Дым валом валил с задних рядов.
Наконец с четвертого места в третьем ряду
медленно поднялась рука Дарби Шоу, и аудитория вздохнула с облегчением. Она
вновь их спасла. Все втайне на это и рассчитывали. Имея вторые показатели на
курсе и находясь в непосредственной близости от первого студента, она могла по
памяти сыпать факты, выдержки, совпадающие и несовпадающие мнения почти по
каждому делу, которые обрушивал на их головы Каллаган. Она не упускала ничего.
Очаровательная маленькая заводила, она с блеском окончила факультет биологии, а
теперь намеревалась таким же образом получить диплом юриста, чтобы затем
прекрасно существовать, преследуя судебным порядком химические компании,
отравляющие окружающую среду.
Каллаган смотрел на нее с поддельным
разочарованием. Три часа назад она ушла из его квартиры после бурной ночи с
вином и юриспруденцией. Однако про дело Нэша он не упоминал.
— Так, так, мисс Шоу. Чем же недоволен
Розенберг?
— Он считает, что законодательный акт штата
Нью-Джерси нарушает Вторую поправку, — сказала она, не глядя на профессора.
— Хорошо. И поясните для остальной аудитории,
что предусматривает этот акт.
— Среди прочего он запрещает иметь
полуавтоматическое оружие.
— Прекрасно. А что имел в момент ареста Нэш? Я
это спрашиваю просто для разрядки.
— Автомат АК-47.
— И что случилось с Нэшем?
— Он был привлечен к суду, приговорен к трем
годам тюремного заключения и подал апелляцию.
Она знала подробности дела.
— Чем занимался Нэш?
— Определенное мнение по этому вопросу
отсутствует, однако в деле фигурирует дополнительное обвинение его в причастности
к сбыту наркотиков, хотя полиция на момент ареста не располагала
соответствующими доказательствами.
— Таким образом, он был торговцем наркотиками
и вдобавок располагал автоматом АК-47. И при этом имел защитника в лице
Розенберга, не так ли?
— Да, конечно. — Теперь она смотрела на него.
Напряжение спало. Большинство глаз следило за
тем, как он, медленно расхаживая по аудитории, высматривал очередную жертву.
Чаще всего на вопросы во время лекций отвечала Дарби, а Каллаган хотел более
широкого участия других студентов.
— Почему, по вашему мнению, Розенберг
сочувствует Нэшу?
— Он любит торговцев наркотиками. — Это был
Сэллинджер, поверженный, но все еще пытающийся иронизировать.
Каллаган одобрял дискуссии на лекциях. Он
призывно улыбнулся своей жертве, словно поощряя ее к тому, чтобы продолжить
поединок.
— Вы так считаете, Сэллинджер?
— Безусловно. Торговцев наркотиками,
растлителей несовершеннолетних, незаконных обладателей оружия, террористов.
Розенберг просто восхищается этими людьми. Они его слабые и обиженные дети,
поэтому он должен защищать их. — Сэллинджер пытался продемонстрировать
праведное негодование.
— А как следует поступать с этими людьми, по
вашему просвещенному мнению, господин Сэллинджер?
— Очень просто. Сначала справедливый суд с
участием хорошего адвоката, затем быстрое и тщательное рассмотрение апелляции и
после этого наказание, если они виновны.
Слова Сэллинджера звучали совсем как у
добропорядочного правого, что считалось непростительным грехом среди студентов
Тулейна.
Каллаган скрестил руки на груди.
— Продолжайте, пожалуйста.
Сэллинджер почуял западню, но продолжал идти
напролом. Терять ему было нечего.
— Я имею в виду, что мы неоднократно встречали
дела, в которых Розенберг пытался перекроить конституцию и создать лазейки для
того, чтобы, исключив основания, позволить заведомо виновному подзащитному
оправдаться подчистую. Это отвратительно. Он считает тюрьмы неоправданной
жестокостью по отношению к человеку, поэтому согласно Восьмой поправке все
заключенные должны быть освобождены. Слава Богу, что он находится сейчас в
меньшинстве, а вскоре может оказаться в одиночестве.