Убийство в Амстердаме - читать онлайн книгу. Автор: Иэн Бурума cтр.№ 39

У меня есть знакомая, которая живет на площади Аугюста Аллебе, писательница Дубравка Угрешич. Ее дом, выходящий на площадь тыльной стороной, лучше большинства других зданий. Многие из ее соседей не голландцы, а китайцы, а также выходцы из Восточной Европы и с Ближнего Востока. Дубравка нашла в Амстердаме убежище от национализма, которым была отравлена ее родная Хорватия, или, как она предпочитает говорить, Югославия. Она – беженка из страны, которой больше не существует. Брошенная на произвол судьбы после краха коммунизма, она стала частью новой европейской диаспоры. Мы познакомились в 1990 году в Сан-Франциско на писательской конференции и с тех пор встречаемся в разных городах. Запомнился мне один вечер в Берлине, когда мы вошли в бар, забитый мусульманскими беженцами из Боснии. Дубравка была единственной женщиной в окружении возбужденных усатых мужчин, горевших желанием рассказать нам об ужасах, свидетелями которых они были: об изнасилованиях, пытках, концентрационных лагерях, массовых убийствах. Мы спросили их, как им живется в лагере для беженцев в Берлине. Прекрасно, сказали они, одно плохо. Что именно? Цыгане, ответили они. Это такие мерзавцы. Поубивать бы их всех.

Дубравка не отличалась сентиментальностью. Скептицизм достался ей нелегко. Летним вечером, когда мы ужинали с ней в ее квартире, на площади Аугюста Аллебе было тихо. Многие местные жители уехали навестить родственников в Турции и Марокко. Говоря о жизни в Голландии, она сказала мне то, что я уже слышал однажды от Айаан Хирси Али – о коллективной щедрости и индивидуальном конформизме голландцев. Щедрость государства по отношению к беженцам и другим вновь прибывшим вызывает определенного рода недовольство. По словам Айаан, голландцы считают, что, поскольку они «были так добры» к иностранцам, те должны вести себя как голландцы. Есть и другая разновидность недовольства – недовольство получателей голландской государственной помощи, которая, на их взгляд, никогда не бывает достаточной. Дубравка описала поведение людей, приехавших из балканских стран. «В Голландии у них развивается преступный менталитет, – сказала она. – Они считают, что эту страну всегда можно надуть». Как и «доступных» женщин.

Европейцы гордятся своими государствами всеобщего благоденствия, но они не были рассчитаны на прием большого количества иммигрантов. Пожалуй, лучше идут дела у иммигрантов, живущих в более жестких условиях Соединенных Штатов, где не так велико искушение доить государство. Необходимость самому заботиться о себе способствует более радикальной интеграции. Возможно, именно по этой причине иммигранты из Африки или с островов Карибского моря часто с презрением относятся к афроамериканцам, считающим, по понятным историческим причинам, что государство в долгу перед ними. Иммигранты, приехавшие в США, не могут претендовать на это. А вот в Европе некоторые претендуют.

Зависимость от государственных субсидий, даже совершенно оправданная, оказывает еще одно пагубное воздействие на жизнь иммигрантов. На организации, использующие государственные средства, чтобы представлять интересы меньшинств, а также на иммигрантов, работающих на государство, часто падает подозрение в коррумпированности и преследовании личных интересов. Их мотивы, какими бы бескорыстными они ни были, компрометирует близость к бюрократическому аппарату. Я много раз слышал из уст голландцев марокканского происхождения выражение «кран субсидий», всегда произносимое с презрением. Пьющий из этого крана рискует стать «марокканским талисманом» или «избалованным мусульманином».

Когда я спросил тюремного имама, выходца из Марокко, о «Форуме», достойной организации, продвигающей идеи мультикультурализма и толерантности, он закатил глаза и назвал «Форум» «краном субсидий, который нужно закрыть». Он сказал, что он против субсидий. «Мусульмане всегда хотят получать субсидии. Этому нужно положить конец. Государство всеобщего благоденствия зашло слишком далеко».

Тюремный имам Али ад-Дауди – не восторженный сторонник свободного рынка, а жесткий молодой активист, по его собственным словам, «человек резких суждений». Он гордится тем, что его мусульманские «братья» организовали бойкоты и демонстрации против датских карикатур, высмеивавших пророка. Он видит в этом энергичную защиту «религиозной цивилизации». С другой стороны, к мусульманам, успешно влившимся в поток голландской политики, он относится с презрением. Типичный мусульманский политик, сказал он мне, это «образцовый приспособленец». Таким людям нельзя доверять. Вместо них политические партии должны «активнее привлекать людей, являющихся членами своих общин». Я решил, что он имеет в виду таких людей, как он сам, и спросил его об этом. Он ответил, что не имеет шансов на успех в политике: «Моей бороды достаточно, чтобы отпугнуть их».

Как у многих молодых людей, у Мохаммеда Буйери существовала проблема авторитета. Но это была не совсем та проблема, с которой обычно сталкиваются «автохтоны». Если конфронтация с родителями воспринимается как унижение, отсутствие родительского авторитета дома может иметь даже худшие последствия. Нора, лидер мусульманских студентов в Неймегене, испытывала чувство неловкости за мать, когда они смотрели «Покорность» по телевидению. Самира, архитектора из Роттердама, покоробило, когда он понял, что отца не уважают на работе. Фархан, актер из Гааги, видел беспомощность своих родителей, не знавших, как справиться с самыми простыми делами в голландском быту.

Конфликт Мохаммеда с отцом был достаточно обычным для иммигрантских семей, выходцев из деревень. Он касался чести семьи и сексуальной свободы. Весной 2ооо года его семнадцатилетняя сестра Вардия познакомилась с парнем по имени Абду, жившим по соседству членом марокканской молодежной банды «Далтоны». Название они взяли из популярного бельгийского комикса о ковбое по имени Счастливчик Люк, который читали почти все голландские дети. У «Далтонов» были неприятности с полицией. Но Мохаммеда беспокоило не это. Проблема заключалась в отсутствии отцовского авторитета. Отец должен был уследить за Вардией. Связь с молодым человеком до брака недопустима. То, что у Мохаммеда была подруга, не имело никакого значения или, может быть, просто вписывалось в логику нарушенного когнитивного процесса. Он ведь мужчина. Голландские женщины доступны, а значит, не считаются. Но его сестра ставила под угрозу честь семьи. «Что я могу сделать? – сказал отец. – Она не слушает меня».

Мохаммед не пустил Абду в дом. Завязалась драка. Чтобы навести порядок, пришлось вызвать полицию. Вскоре после этого Мохаммед ушел из дома, снял квартиру и больше года отказывался от встречи с отцом. Примерно в это же время он перестал изучать бухгалтерское дело и переключился на корпоративные информационные технологии. Через год Мохаммед был снова арестован. Он случайно встретил Абду в парке в центре Амстердама. Подстрекаемые другими молодыми марокканцами, они устроили безобразную драку. Когда прибыла полиция, у Мохаммеда в руке был складной нож, которым он стал угрожать одному из полицейских, турку по национальности. Первый удар прошел мимо цели. Вторым он ранил полицейского в шею.

Выйдя на свободу после двенадцати недель, проведенных в тюрьме, он перенес еще одно потрясение. Мать Мохаммеда умерла от рака груди. Он был ее любимым ребенком. Несмотря на периодические приступы гнева, Мохаммед умел скрывать свои чувства. Он не присутствовал на ее похоронах в Марокко, и люди не сразу поняли, как повлияла на него ее смерть. Но знавшим его хорошо показалось, что он стал более замкнутым. Он хотел «найти истину» и написал об этом позже в прощальном письме семье непосредственно перед убийством ван Гога: «Я часто искал способ показать вам Истину, но между нами как будто все время стояла стена».