Грибоедов - читать онлайн книгу. Автор: Екатерина Цимбаева cтр.№ 156

Людей, пытавшихся очернить память Грибоедова, на Кавказе нашлись единицы. Юный Петр Бестужев верно заметил, что «человек сей кажется выше всякой критики, и жало клеветы притупляется на нем». Общее мнение склонилось к мысли, что настойчиво и неустрашимо отстаивая права армян как русских подданных, Грибоедов отстаивал достоинство русского имени, что на Востоке всегда сопряжено с опасностью для жизни и требует особенного мужества и нравственной силы. Офицеры были убеждены, что отказать армянам в убежище было неполитично, выдать их персиянам — значило покрыть себя вечным позором. Грибоедову не оставалось иного исхода, как отразить силу силою и лечь на месте, защищая святое дело права и человечества. Им казалось, что любой из них поступил бы точно так же. Они хором обвиняли Мальцева в том, что он не погиб вместе с Грибоедовым — но обвиняли за глаза, ибо лично с ним вообще никто не желал разговаривать. Муравьев пытался без одушевления его оправдывать тем, что тот не военный, не конвойный, не обязан был умирать при начальнике. Но никто его не слушал, в пользу Мальцева не говорил ни один самый мелкий факт его жизни или черта его характера. На Кавказе ему сразу уготовили участь изгоя.

Курьеры скакали дальше. Кругами расходилась от них трагическая весть, никого не оставляя равнодушным: автор «Горя от ума» больше никогда ничего не напишет! Курьеры скакали, скакали и въехали в Москву.

Настасья Федоровна приняла сообщение о гибели сына чрезвычайно болезненно и в одном восклицании выразила всю силу своих материнских чувств. Она стала рвать на себе волосы и кричать, что несчастнее ее нет никого на свете и что гораздо было бы лучше, если бы у нее умерла дочь! Эти слова очень повредили ей в глазах тех немногих, кто еще сохранял к ней остатки уважения. И даже Мария, знавшая матушку, готовая простить ей многое, никогда не простила смерти брата. Мария и ее муж были уверены, что Александр не поехал бы в Персию, если бы не настояние Настасьи Федоровны, которая никогда его не понимала. Они были не правы: свое решение Грибоедов принял не под влиянием матери, но верно было то, что она отравила ему даже последний месяц жизни своим гадким письмом. Настасья Федоровна, впрочем, не обращала внимания на общее молчаливое осуждение. Она была озабочена тем, чтобы выбить деньги из всех, кто, как она предполагала, мог быть что-нибудь должен ее сыну. Она предъявила иск Никите и Александру Всеволожским, которые никак не могли вернуть ей данные в рост деньги, ибо вложили их в Закавказскую компанию; они рассчитывали на будущие прибыли, но Настасья Федоровна не стала ждать и обратилась в суд.

Алексей Федорович был по-иному огорчен смертью племянника: с ним пресекся род Грибоедовых. Старик умер в 1833 году, завещав Хмелиты старшей дочери; Елизавета Алексеевна в 1859 году оставила имение единственному сыну — Федору. Паскевичи поддерживали поместье, сохраняли школу для крестьян, но никогда здесь не бывали, даже наездом. Уже в 1855 году от Хмелит остались лишь заросший парк да полуразвалившийся дом.

Дочери Алексея Федоровича не могли пожаловаться на судьбу. Графиня Эриванская была богата, любима в семье, почитаема в свете, добра и обходительна со всеми; ее обращение, лишенное притязаний, восхищало тех, кто помнил о ее высоком положении. Ее сводная сестра Софья необыкновенно счастливо вышла замуж за младшего сына известнейшей Марьи Ивановны Корсаковой Сергея. Супруги всю жизнь провели в Москве, воспитали многочисленных детей и в середине века являлись общепризнанными хранителями лучших традиций старого московского быта — веселости, праздничности, радушия и хлебосольства.

Бегичев, услышав об убийстве друга, молча повернулся и ушел в кабинет. Анна Ивановна, сама питавшая глубокую привязанность к Грибоедову, запретила кому-либо тревожить его. Степан Никитич вышел от себя через два дня — весь седой… Он умер тридцать лет спустя и до конца дней упрекал себя, что не остановил друга на последнем роковом пути, пренебрег его предчувствием, невольно толкнул в Персию, хотя знал, что его мечтой было поселиться в деревне и посвятить себя литературе. Годы шли, но ничто не стирало его грусти, ничто не развлекало. Он свято сохранял каждый клочок бумаги, исписанный рукой Грибоедова; его черновую тетрадь, забытую в Лакотцах, он только перед смертью передал Жандру; а с рукописью первой редакции «Горя от ума» так и не нашел сил расстаться. Более чем полувеком спустя его дочь решилась подарить ее Историческому музею. Степан в неприкосновенности сохранял и ветхую беседку, где Грибоедов писал свою комедию. Бегичеву не понадобилось защищать память друга, ибо никто не пытался ее чернить, но однажды он все же взялся за перо, чтобы сообщить о Грибоедове то, что считал важным для потомства: он написал его биографию, очень коротко, очень сдержанно — и предельно точно. Многолетняя скорбь не убила в нем жизненных сил, он оставался истинным представителем своего поколения. И даже когда он стал стар и глух, юноши, глядя на него, невольно вспоминали строчки Лермонтова:

Дмитрий Бегичев в 1831 году выпустил свой первый роман «Семейство Холмских», где все герои были названы именами персонажей «Горя от ума» и комедий Шаховского. Автор изобразил двадцать семей, словно бы хорошо знакомых читателям, и только одна из них была счастлива. Скромный успех его произведения побудил Дмитрия Никитича сочинить еще несколько книг — конечно, анонимно. Одновременно он продолжал службу и достиг сенаторского звания. Степан и Дмитрий прожили жизнь так, как хотели, и были бы вполне счастливы, если бы не тоска по Грибоедову…

Курьеры скакали дальше и наконец достигли Петербурга.

Друзья Грибоедова очень болезненно отреагировали на привезенное известие. Вяземский испытал подлинное потрясение: «Я был сильно поражен ужасным жребием несчастного Грибоедова. Давно ли видел я его в Петербурге блестящим счастливцем, на возвышении государственных удач; давно ли завидовал ему, что он едет посланником в Персию, в край моего воображения, который всегда имел приманку чудесности восточных сказок, обещал ему навестить его в Тегеране и еще на днях, до получения рокового известия, говорил жене, что, не будь войны на Востоке, я нынешним летом съездил бы к нему. Как судьба играет нами, и как люто иногда! Я так себе живо представляю пылкого Грибоедова, защищающегося от исступленных убийц, изнемогающего под их ударами. И тут что-то похожее на сказочный бред, ужасный и тягостный».

Пушкин отнесся к этому иначе. Он искренне верил, что быстрая смерть в расцвете лет лучше долгого старческого угасания: «Не знаю ничего завиднее последних годов бурной его жизни. Самая смерть, постигшая его посреди смелого, неравного боя, не имела для Грибоедова ничего ужасного, ничего томительного. Она была мгновенна и прекрасна». Пушкин выполнил обещание, данное покойному другу: без государева разрешения он поехал летом на Кавказ, хотя Грибоедов уже не мог принять его там. Знакомые пытались его отговорить:

— Ах, не ездите! Этот край может назваться врагом нашей литературы. Он лишил нас Грибоедова.

— Так что же? — возражал Пушкин. — Ведь Грибоедов сделал свое. Он уже написал «Горе от ума».