Небесный огонь - читать онлайн книгу. Автор: Ариадна Борисова cтр.№ 27

Жалость, просквозив однажды в глазах Илинэ, едва не лишила парня чувств. Если б он приметил, как прежде, обвиняющий взгляд, было бы неизмеримо легче. Но – жалость!.. Непостижимое сострадание девушки стегнуло сильнее, чем все вместе взятые обиды на жестокого Дилгу. А ночами с мысленной плотины, еле сдерживаемой остатками воли, срывались шаткие крепи. В душу водопадом низвергалась боль по имени Олджуна.

Под утро почти всегда приходил дивный сон. Ясноглазые сыновья улыбались Соннуку, крохотная кудрявая дочка, сидя на его коленях, играла тальниковыми коровками. Веселая жена накрывала яствами стол. «Верь мне: вс-се это будет, ж-ждать ос-сталось недолго», – заверял шелестящий шепот, и взбодренный Соннук готов был ждать терпеливо, отчаянно, верно. Ждать недолго и долго… Невероятным усилием брал себя в руки, чтобы проснуться.

Пока Кинтей торопливо грыз подмерзшую с вечера еду, Соннук с Илинэ сдирали пристывший к земле полог. Обметывали рукавицами заиндевелую покрышку, разбирали ярангу и трогались дальше. Увиливали, увертывались от жалящих щупальцев холода, отвоевывая у них каждый свой шаг.

В один из дней сердитое солнце вырвалось из-под прозрачной глыбы неба и пробежало по пешему ярусу дымными языками сырого костра. Очутившись на аласе с увядшей травой, путники с облегчением вздохнули. После хищной стужи, что рыскала по оцепенелой тайге, показалась прекрасной даже эта пасмурная, тронутая осенним распадом земля. Но радоваться не пришлось: впереди простирались каменные завалы гигантского бурелома. Лес, убитый в глубокой древности, терялся в свинцовых далях. Извилистая тропка вела в проломленный посередине прогал.

Шли пешком. Оголодавшие олени еле тащили вьюки, покрышки яранги и шесты. Тропа раздалась и превратилась в дорогу, а поваленный лес – в диковинное ущелье, словно выстроенное людьми. Он был стесан с обеих сторон ровно, чуть ли не гладко. Перекрученные ветви деревьев вздымались высокими обливными стенами. Их неяркий рисунок с множеством оттенков серого цвета казался вырезанным искусными умельцами с левой, исподней стороны.

Илинэ обнаружила, что прихотливые узоры складываются в изображения какого-то нездешнего мира. Если хорошо присмотреться, можно было разглядеть смутные фигуры женщин, они танцевали, быстро ускользая из глаз. Молодые мужчины выступали на тонконогих конях из густо плетенных лоз и цветов. Одни картины уплывали в глубину чащи, взамен в сплошном витье возникали другие. Илинэ чудилось, что она слышит томные вздохи, шелест листвы и сонный шепот ручья… Наверное, ей, усталой, все это снилось.

Внезапно Кинтей затрясся, как жертвенный бык перед закланием, и взвизгнул:

– Череп!

На обочине впрямь лежал человеческий череп, рядом рассыпались кости. Кинтей рванулся назад… Поздно! Дороги позади не было. Когда и как она закрылась плотно, без единого зазора, никто не приметил. А картины на стенах зашевелились!

Беспрерывно змеились сплошные клубки. В них, струясь из извива в извив, стремительно перемещались чьи-то бескровные тела. Они неуловимо менялись местами, с рысьей мягкостью выпрыгивали на поворотах, смеясь дразняще, безумно и тихо. Бледные лица втискивались между ветвями в пустоты и причудливо искривлялись, заполняя их собою. В темных глазницах, точно на только что выкопанных стенах могил, вспыхивали крупицы вечного льда.

Кинтей упал на четвереньки и, воя, куда-то пополз. Седая пыль даже не взметнулась. Спящая мертвым сном дорога не ведала дождя и ветра, отторгала тени и не оставляла следов.

Илинэ в ужасе подняла голову к небу. Солнце юркнуло в подставленное ладонью облако, и стены исчезли. Дремучий хаос выпятил голые ветви-рога, усеянные струпьями задубелого лишайника.

Не скоро удалось Соннуку успокоить Кинтея настолько, чтобы он согласился идти.

На землю осела нерешительная полумгла – вялая и рябая. Окутав людей дрожащим туманом, не сумела и лиц сокрыть. Будто тучи мошки заклубились в дымчатом воздухе. Клоком беззвездной ночи слетела сверху стая черных птиц. Оленей птицы вроде бы не обеспокоили, но путники остановились. Глухой мрак взмахивал рваными крыльями. Повисшая в жидких сумерках кромешная темень, как провал в никуда, преградила дорогу.

Нежданное наитие торкнулось Илинэ в темя. «Я чувствую тьму, – поняла она. – Я чувствую тьму и слышу шум ее крыл. Я знаю, что она такое».

Беспросветная тьма была вылеплена из сгустков обид, горького разочарования, бессильной ненависти. Мелкие капли наветов, клеветы, злословия трепыхались рядом, как черные мотыльки. Хлопьями жирной сажи липли к тьме бранные слова. Сокрушительное человеческое зло сгущалось, обретало самостоятельность, плотность и облик. Ему уже было мало жестокости, которую люди приносят друг другу, оно возжелало крови. По краям непроницаемой дыры подрагивали лохмотья скверных мыслей.

Плотоядная тьма сковывала на месте, притягивала взгляд, как прореха в изломе времен… И она приближалась.

– Олджуна, – прошептал Соннук.

Зажмурился и, потерянный, одинокий, словно забыл, где находится, забормотал:

– Олджуна, Олджуна, Олджуна! Я искуплю обиду. Я стану успешным, я получу полноценный Сюр!..

Илинэ закрыла глаза.

Соннук продолжал глубоким голосом, с такой безграничной нежностью и тоской, что у Илинэ сжалось сердце:

– Матушка Урана! Бедная моя матушка!

Потом он перестал что-то говорить, а только повторял и повторял два имени, будто призывая их на помощь.

Илинэ зажала ладонями уши… и запамятовала о злой тьме. Перед глазами закружились объятые лучистым светом любимые и родные, близкие… мучительно далекие… юрта с травяными узорами… зеленые аласы, небесные чаши озер, реки и горы Элен.

Стоя перед распахнутой бездной, люди бежали в странное исповедальное забытье. Так, спасаясь от болезненных трещин в судьбе, выросшие дети бегут в отчий дом. Илинэ не смогла бы сказать, почему дорогие имена и названия, обычно не произносимые громко, превратились в единственно верное заклятие. Не ведая о том, все милое сердцам сошлось вместе, чтобы объединиться в могучий оберег.

Выдохшись, они замолчали и открыли смущенные глаза. Лица были мокры от слез. Не стали стеснять друг друга взглядами, смотрели вперед, где рябились неуверенные, крапчато-серые сумерки. Тьма улетела.

…Двое не сразу заметили, что третьего с ними больше нет.

Порою днем, а особенно вечером овевало ядовитым воздухом. При вдохе казалось, что в нем нет запаха, но в носу и горле, плюйся, не плюйся, долго сохранялся отвратительный вкус. С медленным нарастанием доносился назойливый звук. Напористый дребезжащий гуд был похож на голодное эхо в пустом котелке. Железной змеей, проржавленной насквозь, вползал он в голову и, дрожа, по-хозяйски сворачивался в мозгу. От неумолчного звука ломило виски и зубы. Чудилось, что наполняется смрадом и гудит сама голова, ведь в мертвом лесу не было ветра. Олени жалобно мычали, подергивая мордами, будто их мучил гнус. Потом все смолкало и запах улетучивался.