– Старуха лжет.
На скулах Соннука вспыхнули алые пятна. Олджуна выдернула руку из его цепких пальцев. Встали друг перед другом, тяжко дыша.
– Она не соврала. Неужели ты не видишь, что творится в Великом лесу? Я давно уже слышала о Долине Смерти.
– Это сказки! – выкрикнул Соннук в отчаянии.
– Во мне слишком долго жил бес, – сказала женщина горько. – Я хорошо знаю, что это такое, и ни за какие посулы не пойду в логово бесов.
– В Элен для нас все кончено… Но мы вернемся, как ты хочешь, – сумбурно забормотал он. – Да, любовь моя, обещаю! Вернемся не прозябать в шалашах, а жить в достатке и счастье. Жить, как люди, понимаешь?
– Разве ты знаешь, как живут люди? – усмехнулась она враждебно.
– Что ты сказала?! – взрычал Соннук, рванув ворот, сжавший вдруг горло удавкой.
В этот миг парень так сильно походил на Тимира, что Олджуна отпрянула и наткнулась на дерево. Дальше отступать было некуда. А он придвигался, сверкая бешеными глазами, опаляя ей щеку горячим дыханием. Олджуна крикнула, скорее, от застарелого страха боли и унижения, чем от желания обидеть:
– Иди к бесам! Ты сам – не настоящий человек!
Она тотчас же пожалела об этих словах…
Голову Соннука залил кипучий холод.
«Не настоящий. Не настоящий», – булькало и бурлило в мозгу эхо слов, страшнее которых нельзя было придумать. А ведь он забыл об этом! Он давно не вспоминал о своей неполноценности. О половинчатом Сюре… О том, что Олджуна, отцовская баджа, всегда говорит с задним умыслом. Она его не любит. Решила избавиться. Может, приглянулся кто-то из одулларов. Мужчин у них больше, чем женщин, и среди них есть молодые…
Попадись сейчас в зубы крепкая кость, Соннук истер бы ее в мелкое крошево! Ногти впились в ладони стиснутых кулаков. Не понимая, что делает, он замахнулся.
Женщина не отстранилась, не отклонила лицо, взгляд был жалобный и беспомощный. На ум Соннуку почему-то пришла лопнувшая струна кырымпы. Не состроишь с умыслом такого больного взгляда… Но в следующий миг глаза Олджуны налились студеным презрением, и сил у парня недостало в них смотреть. Обошла, как пень на дороге. Взметенный кончик косы прохладным ветром мазнул по скуле Соннука.
– Подожди! – глухо крикнул он и кинулся вслед.
Влажная тропка выскальзывала из-под ног, перед глазами черными пятнами мелькали коряги. Казалось, он бежит по спине Мохолуо, утыканной кожистыми шипами… Догнал. Споткнувшись, на излете ухватил за рукав:
– Прости, прости!
Он покрывал поцелуями ее лицо, шею, руки.
– Все, что я делаю, куда иду – ради тебя, жена моя, любовь моя, дыхание моей жизни…
Она стояла, не шевелясь, бесчувственным столбом.
Точно тупой батас, в клочья раздирали душу Соннука убийственно презрительные глаза Олджуны. Он целовал свою женщину, страстно и безнадежно обвивая руками, будто пытался вобрать ее тело в свое, как если бы жизнь от него уходила. Мысли рвались и путались: не он ли сам этот батас, который одним махом разрубил с трудом свитое гнездо, пробудившее в нем человека?..
Еще вчера они лежали бедро к бедру, повернув друг к другу счастливые лица. Соннук знал: ни у кого на свете нет любви такой красоты и силы. А сегодня высокое пламя оказалось меньше огонька сальной плошки и погасло от удара преступной руки. Один безумный миг – и любви больше нет… Не зажечь труту огня без кресала.
* * *
Ночью Илинэ проснулась оттого, что кто-то дотронулся до нее и легонько толкнул. Подумала – Кинтей. Гадливо сжалась и только хотела закричать, как услышала шепот Олджуны:
– Вставай же, вставай!
Илинэ зажмурила веки. Олджуна толкнула сильнее:
– Я не могу будить тебя долго, не то все проснутся!
Подождав немного, вздохнула над ухом:
– Эй!
Тщетно. Илинэ, видно, так перетрудилась за день, что хоть в табык над нею стучи… Олджуна помешкала и сделала то, чего Илинэ никак от нее не ждала: нежно поцеловала в щеку. Не ожидала подобного от себя и сама Олджуна. Но думать о том ей было недосуг: змейкою выскользнула из полога дареной яранги.
Утром обнаружилось, что женщина сбежала. Недосчитались двух оленей и мешка с юколой, который приготовила для путников заботливая старуха.
Домм третьего вечера
Зов сердца
Два молодых волка дрались за обладание волчицей с темной полосой на спине. Скоро один, жалобно подвывая, потрусил прочь с перекушенной лапой и поджатым хвостом. Победитель, чья окровавленная морда была все еще злобно ощерена, оглянулся на волчицу. Он собирался предъявить право на признательность ее и любовь, но волчица исчезла. Волк обнюхал следы, повернул нос по ветру, ловя летучие запахи, и понял, что гнаться бесполезно. Она была уже далеко.
Волчица мчалась по лесу серым ветром. Высунутый в спешке язык малиновым крылышком трепетал у плеча. Она понеслась, едва услышала зов долины. Мгновенно забыла как о стычке соперников, так и о собственной притягательности, все еще волнующей самцов. Этот зов был куда мощнее того, что тревожил ее, заставляя вспоминать матерого и стаю.
Семья распалась. Дети оставили мать и думать не думали о ней. Она научила их главному в жизни – добыче пищи. Остальное явится к ним само с постижением опыта и естества. Мать стаи тоже запамятовала о детях. Правда, порой расплывчатые тени мелькали в ее смутных снах – тени, похожие на круглых пушистых зайчат. Во сне же она мимолетно удивлялась, почему ей нисколько не хочется съесть этих зайчат, а хочется подставить бок с пустыми сосцами. В последнее время они начали ныть. Она удивлялась и снова забывала.
Волчица была свободна. Точнее, одинока. И все из-за зова, который глубоко забился в тесноватую звериную память. Волчица чуяла в ветре его легкий посыл. Живые воздушные потоки подхватывали родные запахи за много пробегов пути от ее нынешнего обитания. Ветер услужливо нес дымно-лиственничный дух долины прямо к носу. Но волчица понимала: посыл – не зов. Просто напоминание. Она ждала зова со дня на день. И вот он пришел, властный, могучий, и сразу напрочь отмел желания плоти.
Волчица бежала по весне, жадно принюхиваясь к острым запахам, полным тепла и света. Она торопилась, стараясь беречь силы, не тратя их на преследование оленей. Несмотря на путаницу времен, а может, благодаря ей, пища попадалась повсюду. Подвертывалась на бегу то зазевавшимся сусликом, то хворым гураном. Волчица была одинаково рада малому и большому. Не зарывала впрок в землю то, чего не могла доесть. Оставляла мелким хищникам и падальщикам.
Она не считала пробеги от сна до сна, но, умей говорить, сказала бы, что на время пути до долины потратила столько дней, сколько требуется полной луне, чтобы выщербиться на четверть.
Дыша смятенно и возбужденно, скользила волчица по рябиновому паволоку. На ходу лакала из болотных бочажков зеленую воду, густо настоянную на свежести весенней травы. В лесистой пойме за лугом к опущенной морде волчицы летели головокружительно знакомые запахи. Сладостным потоком струились они сквозь поры чутких ноздрей к самому сердцу. Приблизившись к приподнятому островку в обрамлении валежин и голубичных кустов, волчица сдержала бег и уже совсем медленно подошла к лежке.