Время Березовского - читать онлайн книгу. Автор: Петр Авен cтр.№ 177

А: Лена просила денег?

Ш: Лена очень странно повела себя. Она просила не денег, она спросила, как у него их вытащить, притом что он сам меня просил с ней встретиться. И позже была история с письмами.

А: Он написал не только Путину, тебе тоже написал?

Ш: Нет, он мне писал про Лену, про вот эту ситуацию. Он очень любил письма писать.

А: Больше контактов у вас после суда уже не было?

Ш: Нет.

А: Тебя удивило самоубийство Бориса? Для меня это было поразительно – он был одним из самых счастливых людей, которых я встречал. Он никогда не рефлексировал, никогда не переживал, никогда не разбирал полеты, никогда не признавал свои ошибки. И он всегда жил будущим. Демьян Кудрявцев считает, что это был уже не Березовский, это уже был больной человек с совершенно другим типом сознания. У тебя было такое же ощущение?

Ш: Слушай, это, во-первых, было утром в день моего рождения. Все вместе это было как-то не очень приятно. А удивился ли я? Я тоже слышал, что он был совершенно не в себе, что он был в медицинском смысле нездоров уже. Я слышал это от Фархада ^[243], который с ним общался уже в самом конце. Ну то есть были вот эти письма, а следующее, что я про него услышал, это что он повесился.

А: Письма – это был последний шанс. Шанс не использован, и ты кончаешь с собой. О чем можно разговаривать… Это письмо ведь передавали через тебя, так я понимаю? Одно из двух, как минимум, прошло через тебя.

Ш: Да.

А: Когда мне Путин показал письмо, стало мне сильно грустно. У тебя есть такое ощущение?

Ш: Я понимаю, о чем ты говоришь. Прямо сейчас точно нету. Хотя ты понимаешь, он все равно возникает в разговорах. Когда письмо смотрел – да. Когда он умер – тоже да. Мне тогда, знаешь, надо было позвонить разным людям. Ну в общем, да.

А: Что-то такое в нем было, что все-таки у тебя вызывает симпатию.

Ш: Я бы не симпатией это назвал, это кусок твоей жизни, он есть. Знаешь, еще такой есть феномен. Когда ты становишься старше, в том, что тебе не нравилось, казалось ужасным, лучше бы этого не было, – ты начинаешь видеть больше и больше позитива. Как мой друг Рома в армии, например, – он в армии служил, чего мы с тобой не поймем никогда.

А: То есть ты начинаешь видеть позитивно Березовского?

Ш: Не то что позитивно… Слушай, кто я, чтобы его оценивать, позитивные это вещи или негативные? Это часть того, что я есть. Можно быть за это благодарным. Рома ему стопроцентно благодарен за то, что он потом из нас высосал, за эти суды, за эти все годы жизни. (Смех.)

А: Ну знаешь, я тоже благодарен Борису. Может, в этом и причина, почему мы делаем эту книжку. Я благодарен не за что-то материальное, я с ним денег вообще никогда не заработал, я только бегал за ним, получая свое. Но я благодарен за то, что он заставил меня думать о том, о чем я раньше не думал. Он был одним из тех немногих людей, про кого мне хотелось написать. А это многого стоит.

Ш: Безусловно, кого бы из персонажей этого времени ты рядом с ним ни поставил – он будет самым ярким, 100 процентов.

А: Когда Боря жил в эмиграции, ты с ним не виделся ни разу?

Ч: Нет, я с ним не общался. Однажды сидели с коллегами из РАО “ЕЭС” в ресторане, кажется, в Давосе. Сижу, напротив меня сидит товарищ и смотрит куда-то туда. Вдруг у него взгляд остекленел: “Анатолий Борисович, а у нас еще есть в Уголовном кодексе наказание за недонесение о преступлении?” Я говорю: “Чего это ты вдруг?” – “А там Березовский идет. Наверное, мы должны срочно сообщить об этом”.

А: Что ты почувствовал, когда узнал, что Борис покончил с собой?

Ч: Ну, понимаешь, какая бы ни была предыстория, это жуткая человеческая трагедия. Представить себе на секунду, что он ощущал перед этим, как он к этому пришел, как это сделал… Этого просто врагу не пожелаешь. Тем более для него, прошедшего через какие-то вершины, потом оказаться в собственной ванной – это, конечно, очень тяжело. И потом, всегда есть какой-то набор близких людей, для которых это трагедия.

А: У тебя не осталось никакого негативного отношения?

Ч: Да нет, не особенно. Негативное отношение остается тогда, когда ты несправедливо проиграл какую-то большую драку: “Как же они, сволочи?!” А мы с ним в каком-то смысле дрались честно – кто кого больше отмордует. Ну, может, мне больше досталось.

Он ведь в каком-то смысле очень прямой, не скрытный. Начинаешь воевать, а он говорит: “Я вас уничтожу”. – “Ну, спасибо, всего доброго”. И ты понимаешь, что будет происходить. Какого-то иезуитского коварства, чего-то уж совсем подлого в нем не было.

А: Как ты думаешь, нашлось бы Березовскому место в нынешней системе управления, если бы он был лоялен власти?

Ч: Нынешняя эпоха, конечно, не для него.

А: Объясни, пожалуйста.

Ч: В этом смысле ты абсолютно прав, используя термин “эпоха”. С одним уточнением: я не считаю, что эпоха 90-х была эпохой Березовского. Но при этом в ту эпоху ему было где развернуться. В нынешнюю эпоху ему бы не хватало воздуха.

А: Свободы или чего-то еще?

Ч: Нет, не свободы, не свободы. Королевство маловато. Совершенно очевидно, что сегодня влияние людей, которые не являются государственными служащими, на принятие ключевых решений минимально. Да и у многих государственных служащих влияние минимально. Невозможно представить себе бизнесмена, который приходит к президенту и говорит: “Нужно нам, значит, с Украиной решать так, а не так”. Я такого себе не представляю. Где бы Борис Абрамович разворачивался? Нет этой политической среды, этого бульона, в котором он мог развернуться. Я думаю, что он бы все равно зачах.

А: Знаешь, в разных книжках про смерть говорится, что человек умирает, когда кончается его время. Во многом, возможно, трагедия Бориса произошла потому, что время кончилось.

Ч: Это какая-то мистическая история, но я себя ловлю на мысли о примерах, когда ровно это и происходило. Мы упоминали Александра Ивановича Лебедя. Он был губернатором Красноярского края, заканчивался срок, все было очень плохо. Команда развалена, управления не было, он собирался идти на следующие выборы. Было понятно, что это безнадежно. И в этот момент он разбивается на вертолете и погибает.