Обмениваясь впечатлениями о бурной почти что молодости, Грандкевич и доктор после вояжа на «зелёный» рынок наконец-то поднялись на пятый этаж. В руках Наума Аркадьевича была сетка с фруктами и букет роз. На двери тускло, но очень претенциозно мерцала латунная табличка с выгравированными инициалами хозяина и его великосветской фамилией: Н. Н. ГРАНДКЕВИЧ.
– Убери ключи. Пусть Рая сама откроет, – сказал доктор и нажал кнопку звонка.
Дверь распахнулась.
На пороге в одной ночной рубашке стояла Рая.
Император всея жены
(динозавр в скорлупе)
– Мое почтение, Раечка! Это тебе! – восхищённо воскликнул доктор и протянул сетку и розы.
– Наум? Что за фокусы?
– Я не знаю, как вы живёте, а мы живём только так!
– Наум!.. Ну, спасибо большое!.. Ну, слишком шикарно!.. Ну, ты с ума сошёл!.. Ой, я в рубахе! Наум!..
– Это прелесть! Мм-чмок!
Поймав Раину руку, доктор припечатал звонкий поцелуй.
– Боже мой! – воскликнула Рая и убежала в комнаты.
– Лучше, конечно, без рубахи, – недовольно скривился Грандкевич.
– Тебе виднее, мучитель и самодур, – кольнул доктор и уже совсем весело пропел: – «А поутру она улыбалась пред окошком своим, как всегда!».
– Пошли! Пошли в кабинет… – буркнул Грандкевич и нахмурился.
Уже очень не первая, но, похоже, последняя муза-жена была значительно моложе самого творца, и это не позволяло расслабляться и окунаться в розовые иллюзии.
Кабинет представлял комнату, увешанную иконами, фресками, уникальными фотографиями, коллекциями орденов войны 1812 года, деталями военного обмундирования всех полков, участвовавших в той достопамятной заварухе, стеллажами редчайших букинистических наборов и стоящих прямо на полу в определенном эстетическом беспорядке колокольчиков и колоколов, обозначенных в воспоминаниях как «дар Валдая». Этих и подобных «даров», зачастую уже откровенно археологических, было столько, что можно было только посочувствовать тому, кто регулярно стирал с них пыль веков.
Письменный стол тоже был завален. Лишь в центре его чернела маленькая полынья, в которой, как бы случайно, алело удостоверение внештатного корреспондента «Вечерней Алма-Аты» и вызывающе белела стопка чистых листов. По правую сторону от удостоверения солидно возвышалась гора из библиографических редкостей, а по левую, прямо на полу, грозно застыл бронзово-медный эскорт индийских богов и богинь с совершенно мистическими улыбками, свирепостью и равнодушием на лицах.
– Николай, как твое здоровье в этой скобяной лавке? – невольно спросил доктор, когда был втиснут куда-то и между антикварным чем-то.
– Нормально! Тебе насрать, но хорошо! – резко ответил Грандкевич.
Встреча в прихожей и словосочетание «скобяная лавка» ощутимо ударили по его интеллигентности.
– Ну что ты врёшь? Почему насрать? – в тон хозяину удивился доктор.
– Ну а какое тебе дело?
– Окружающая среда когда здорова – и я здоров!
– Да!.. И ты здоров. Экология!
– Верно! К тому же и профессия у меня… Николай, что это приносит тебе лично? – доктор прочертил рукой круг. – «Мерседеса» у тебя нет, Рая бриллиантами не обсыпана, лето на Гавайских островах вы не проводите в ласках и неге…
– Что приносит? – сразу же привычно успокоился Николай Николаевич. – Ну, это не удовлетворяет моих крупных интересов. Это мой досуг.
Слукавил Грандкевич, слукавил. Так как крупные интересы, в основном, не состоялись или ушли в воспоминания, то уже давным-давно коллекция удовлетворяла все оставшиеся.
– Мне это интересно. Об этом я пишу, – прибавил веса Грандкевич.
– Это сегодняшняя польза. И довольно дохлая, – в противовес подколол доктор. – А вот в плане перспективы – что это?
– А какая может быть перспектива? – растерялся Грандкевич. – Не знаю… Ну, я умру – оставлю Кольке. Колька – Митьке. И так далее…
– И всё?
– А что ещё нужно?
– Ну, где-то это кончится? Где-то Митька кончит оставлять? И куда это всё пойдёт?
– Мне это… Ну, я об этом не думаю. Об этом даже нечего думать.
– А вот я думаю. И о твоей коллекции в том числе. В этом, во всех своих проявлениях, конечном мире во всём должен быть свой конечный смысл. Своя логическая развязка. Она же – результат, который и есть истина. Знаешь, как это в драматургии: экспозиция – завязка – наращивание действием напряжения – кульминация – развязка.
– Ну, смысл в том, что это всё украшает мою жизнь. Это удовлетворяет мои интересы. Это мой мир. Моё увлечение. Вот и всё. Я сдохну – это мне до фонаря! – Николай Николаевич прищурился. – Я знаю, куда ты клонишь… Так вот, государству я не отдам даже кнопки.
– Почему?
– Потому что это не государство. Это – говно!
– Уже сцепились? – радостно вмешалась Рая, и вкатила на маленьком, тоже антикварном столике чашки с чаем, конфеты и лимон.
– Пока нет, но если ты позволишь, я его пощекочу, как встарь. У меня за десять лет… – загадочно подмигнул доктор.
– Накопилось! – усмехнулся хозяин, и Наум Аркадьевич неожиданно понял, на кого он так разительно похож – вылитый обозлённый французский киноактёр Фернандель.
– Только не перережьте друг друга! – улыбнулась Рая и вышла.
– Понимаешь… – раздражённо продолжил Грандкевич. – Когда в журнале «Родина» печатается в конце список – что белые эмигранты дарят, так сказать, из Парижа, из Нью-Йорка, я бы сказал: «Господа, какие же вы идиёты!». Я сказал бы, что этому государству кнопки дать нельзя, потому что оно всё разрушило, уничтожило, а теперь начинает вроде бы для престижа… Не нужно это ему! Это нужно Западу – «А, вот видите, как хорошо!». И какому-то контингенту русских людей. Контингент остался, которому дорога Россия. Который хочет, чтоб что-то осталось, который что-то собирает. Но не государству! Поэтому я даже кнопочки не дам. Оно меня обманывает всю жизнь!
– Государство?
– Да. Оно и тебя каждую секунду обманывает. Но ты идеалист! Поэтому этого не замечаешь, или не хочешь замечать, чтобы слишком не расстраиваться. Вот оно отняло у меня дом дедовский. Вот фотография, вот… – Николай Николаевич ткнул пальцем в современную цветную фотографию длиннющего старинного трёхэтажного особняка.
– Экспроприация, брат!
– Это не экспроприация! Это был бардак! Это было… Какая же это экспроприация? Грабёж чистой воды! Безнаказанность! Да!.. Да!.. Я их ненавижу!..
– Ну, ладно, – переключил внимание доктор. – А почему ты собираешь разные коллекции?
Николай Николаевич по инерции всосал сквозь стиснутые зубы воздух и расслабился.
– Ну, во-первых, это шире… Так сказать, диапазон знаний… диапазон интересов. Потом, если не идёт что-то одно – идёт что-то другое. Не идут ордена – идут книги. Каждая вещь, которая приходит в коллекцию, доставляет мне радость.