Глаз Голема - читать онлайн книгу. Автор: Джонатан Страуд cтр.№ 65

— Вот перед вами современный город, — произнёс он наконец, — выстроенный в соответствии с наилучшими новейшими образцами. Взгляните на гордые здания Уайтхолла: среди них нет ни единого, которому было бы больше ста пятидесяти лет! Разумеется, у нас ещё остались ветхие, не реконструированные кварталы — это неизбежно, когда вокруг столько простолюдинов, — но сердце Лондона, где все мы живем и трудимся, стремится вперёд. Лондон — это город будущего. Город, достойный великой империи. Жилище вашей госпожи Уайтвелл, Мэндрейк, — прекрасное здание. Яркий пример современного направления в архитектуре. Побольше бы таких. Мистер Деверокс планирует в будущем году снести бульдозером большую часть «Ковент-Гардена» и возвести на месте всех этих домишек с деревянными балками великолепные кварталы из стекла и бетона… Кресло вновь развернулось в сторону кабинета; замминистра указал на карты.

— А Прага — Прага другая, Мэндрейк. С какой стороны ни взгляни, место это на редкость унылое, переполненное сожалениями об утраченном величии. Они слегка зациклены на всем, что уже давно умерло и ушло в прошлое: волшебниках, алхимиках, великой Чешской империи. Любой врач вам скажет: это нездоровый взгляд на вещи. Если бы Прага была человеком, мы, несомненно, заперли бы её в лечебнице. Смею сказать, Мэндрейк, что мы могли бы избавить Прагу от её грёз наяву, если бы захотели, — но мы к этому не стремимся. Нет уж. Пусть лучше она остается туманной и загадочной, чем сделается решительной и прозорливой, как Лондон. И таким людям, как Арлекин, которые присматривают за ней по нашей просьбе, поневоле приходится мыслить так же, как чехи. А иначе какой бы в них был толк? Арлекин, Мэндрейк, — куда лучший шпион, чем многие другие. Отсюда и красочные инструкции. Советую вам выполнить их буквально.

— Хорошо, сэр. Я сделаю всё, что в моих силах.

23

Едва материализовавшись, я понял, что я в Праге. Обветшалое великолепие золотого канделябра, висящего под потолком номера в отеле, вычурная и чумазая лепнина карнизов, пыльный балдахин на четырёх столбиках над узкой кроватью — все указывало на это. Как и унылое раздражение на лице моего хозяина. Договаривая последние слоги заклинания, он одновременно озирался по сторонам, как будто опасался, что обстановка номера набросится на него и укусит.

— Приятная была поездка? — осведомился я. Он наложил несколько оберегов и вышел из круга, подав мне знак сделать то же.

— Не особенно. Когда я проходил через таможню, на мне ещё оставались кое-какие следы магии. Меня ухватили за шиворот и привели в комнату со сквозняками, где мне пришлось изо всех сил изворачиваться: я им сказал, что моя винная лавка находится вплотную к правительственному кварталу и заклинания порой вырываются за стены. В конце концов они купились и отпустили меня.

Он насупился.

— Ничего не понимаю! Я же переоделся с головы до ног перед тем, как выйти из дома, специально, чтобы никаких следов не осталось!

— И трусы переодел? Он запнулся.

— Ох, да. Я очень торопился. Про трусы я забыл.

— Должно быть, в этом все и дело. Ты не поверишь, сколько всего там накапливается.

— А погляди на эту комнату! — продолжал парень. — И это называется лучший отель! Даю голову на отсечение: её не переоборудовали с прошлого века! Посмотри только — у них на занавесках паутина! Ужас, просто ужас. А можешь ты мне сказать, какого цвета этот ковер? Лично я не могу.

Он раздраженно пнул кровать — в воздух поднялось облако пыли.

— А это что за хреновина со столбиками? Почему бы им не поставить тут нормальный чистый диван-кровать или что-нибудь в этом духе, как дома?

— Ничего, выше голову! Зато у тебя номер со всеми удобствами.

Я приотворил устрашающего вида дверь — она открылась с театральным скрипом, и за ней обнаружилась ванная со страшненьким кафелем, освещённая одной-единственной лампочкой. В углу притаилась чудовищная ванна на трёх ножках — одна из тех, в которых топят неверных жён или держат ручных крокодилов, раскармливая их до гигантских размеров неизвестно чьим мясом. [36] Напротив поджидал не менее внушительный ватерклозет (унитазом это не назовешь), и цепочка сливного бачка свисала с потолка, точно верёвка, поджидающая висельника. [37] Паутина и плесень сражались за владычество над дальними углами потолка, с переменным успехом. На стене замысловато переплетались металлические трубы, соединяющие ванну с туалетом и удивительно напоминающие вывороченные внутренности… Я прикрыл дверь.

— Если подумать, я бы на твоем месте не стал туда заглядывать. Ванная как ванная. Ничего особенного. А какой тут вид из окна?

Он зыркнул на меня исподлобья.

— Сам погляди.

Я раздвинул тяжелые красные шторы, и передо мной раскинулся чудный пейзаж: огромное городское кладбище. Ряды аккуратненьких надгробий уходили в ночь, охраняемые унылыми ясенями и лиственницами. Жёлтые фонари, развешанные через равные промежутки между деревьями, заливали сцену скорбным светом. По дорожкам кладбища блуждали несколько сутулых и одиноких личностей, и ветер доносил их вздохи до самых окон отеля.

Я задёрнул занавески.

— Да-а… Признаться, не особо воодушевляет.

— Воодушевляет? Да это самое жуткое место, в каком я когда-либо бывал!

— Ну, а ты чего ждал? Ты же британец. Натурально, тебе дали самый гнусный номер с окнами на кладбище.

Парень сидел за массивным столом, проглядывая какие-то бумаги, которые он достал из небольшого коричневого конверта. Он рассеянно ответил:

— Раз я британец, мне должны были предоставить самый лучший номер!

— Ты шутишь? После того, что Глэдстоун натворил в Праге? Они ничего не забыли, не думай!

На это он поднял голову:

— Это была война. Мы победили в честном бою. С минимальными потерями среди гражданского населения.

Я сейчас был Птолемеем. Я стоял у занавесок, сложив руки на груди, и, в свою очередь, смотрел на него исподлобья.

— Ты так думаешь? — насмешливо осведомился я. — Расскажи это жителям пригородов! Там до сих пор есть пустыри на месте сгоревших кварталов.

— Тебе-то откуда знать?

— Как это — откуда? Я тут был или нет? И, между прочим, сражался на стороне чехов. А вот ты всё, что тебе известно, знаешь только по книжкам, составленным после войны министерством пропаганды по указке Глэдстоуна. Так что не учи учёного, мальчик!

На миг у него сделался такой вид, словно у него вот-вот снова начнётся один из его старых припадков ярости. Но потом внутри него словно щёлкнул переключатель, и парень вместо этого сделался холодным и равнодушным. Он снова уткнулся в свои бумаги, и лицо у него было каменное, как будто то, что я сказал, не имеет значения и не вызывает у него ничего, кроме скуки. Лучше бы уж разъярился, честно говоря.