Нелегкий флирт с удачей - читать онлайн книгу. Автор: Феликс Разумовский cтр.№ 70

— Ну, братцы, давайте за победу, что ли. — Грибов вытер большие вислые усы, вылил в кружки остатки шнапса. — Домой охота, домой, бабу, почитай, три года не мял…

Голос его дрогнул, грубое, словно вырубленное топором, лицо погрустнело.

— А чего ее мять, бабу-то? — Степенный, жутко злой до женского сословия Прокопий Шилов усмехнулся, похабно сузил сальные глаза и сделал всем понятный жест. — Задрал подол и действуй, на то она, родимая, и сделана.

Тот еще был кобель, седой как лунь, колченогий после ранения, а бабы так и льнут к нему, словно мухи на мед, — языкастый и подходы знает.

— Тьфу ты, страдальцы. — Шидловский, улыбнувшись, достал из сидора лендлизовскую банку сардин, открыл, положил с десяток на хлеб. — Не о бабах думайте, а Аллаху молитесь, чтоб в бою яйца не оторвало. Тюльку лучше жрите американскую, коты мартовские.

Он подмигнул однополчанам и осторожно, чтобы не капнуть маслом на гимнастерку, взялся за бутерброд. Знал, конечно, что перед боем есть нельзя, да ведь от судьбы не уйдешь, можно и на пустой желудок коньки отбросить. Человек предполагает, а бог… Был у них в роте шкурник один, симулянт. Как в наступление идти, он с вечера почистит зубы ниткой, в иголку ее вденет да и пропустит под кожу на икре, а утром на ноге такой фурункул выскочит — сапог не натянуть. Какая уж тут атака… Словом, берег себя, очень уж умирать не хотел. Так ведь на привале шкуркой от сала подавился, не в то горло попало, — посинел весь, захрипел и врезал дуба. Потому как судьба. А помирать, оно, конечно, неохота, тем более сейчас, под конец. Обидно вдвойне…

«Ладно, бог не выдаст, свинья не съест. — Паша вытер руки о траву, потыкав в землю, сунул за голенище нож, потянулся. — Вот и еще до одной весны дожили, скоро сирень зацветет…»

— Эх, давно мы дома не были…

В теплом воздухе неторопливо жужжали пчелы, с яблонь осыпалось кружево лепестков, пахло дымком костра, рыхлыми, хорошо унавоженными грядками, мирной, забытой жизнью. Такой далекой…

— Давно, давно, стропила, наверное, прогнили уже, так крышу и не успел перекрыть, председатель, сука…

Ефрейтор Грибов не успел договорить. Небо прочертили всполохи ракет, земля содрогнулась, и послышался сплошной мощный гул — началась артподготовка. В унисон заговорили «катюши», тяжелые стошестидесятимиллиметровые минометы, орудия крупных калибров, стрельба велась с таким расчетом, чтобы не только подавить оборону врага, но и пробить проходы в противотанковых заграждениях и минных полях.

— Кучно кладут. — Поднявшись, Шидловский приник к трофейному цейсовскому биноклю, на его обветренных губах играла торжествующая улыбка. — Выпьем за танкистов, за артиллеристов… Вот это да, прямо как кур в ощип… Ну, фрицы, держитесь…

На шоссе появилась колонна грузовиков; подгоняемая близкими разрывами, она, стараясь проскочить, гигантской гусеницей изо всех сил ползла по бетонке, из выхлопных труб вился облачками сизый дым. Только спешили фашисты напрасно. Наши взяли прицел чуть ниже и накрыли залпом две замыкающие машины — одна сразу взорвалась, превратилась в чадный, жирно дымящий костер, другая, опрокинувшись, угодила в кювет, колеса ее задрались в воздух, словно лапы издохшего зверя.

— Что, Ганс, не нравится? — На глазах Шидловского подбили еще два грузовика, а потом скомандовали построение, и пехота в сопровождении бронетехники двинулась в атаку. В бой шли особые полки прорыва, укомплектованные танками ИС-2 и ИС-3, тяжелыми, практически неуязвимыми машинами, чьи длинноствольные стодвадцатидвухмиллиметровые пушки без труда дырявили корпуса германских «тигров». Приземистые сорокатонные громады легко преодолевали рвы, сметали проволочные заграждения, крушили доты бетонобойными снарядами, однако и ответный огонь был очень жесток. Инженерные сооружения, толщина стен которых доходила до двух метров, при артподготовке практически не пострадали, и немцы встречали атакующих бешеной стрельбой.

Первым в отделении Шидловского погиб Вася Грибов: споткнулся, выронил ППШ и, прижимая руки к животу, молча уткнулся в землю. Пуля из крупнокалиберного пулемета разворотила ему все внутренности.

— Вперед, гвардейцы! За родину, за Сталина!

Укрываясь за танковой броней, бойцы сорок третьего отдельного продвигались перебежками по редколесью, стонали, падали, захлебывались кровью, но, скрежеща зубами, поднимались и шли вперед. Животная ярость битвы заглушала все прочие чувства.

— Ни хрена себе. — Шидловский непроизвольно вздрогнул, когда, отрекошетив о лобовую, в виде щучьего рыла, броню танка ИС-3, снаряд высек сноп искр, выругался и тут же, дико вскрикнув, закрыл ладонями лицо, между его пальцев обильно побежала кровь.

— Паша, Паша. — Боец Прокопий Шитов рванулся было к нему, но, глянув, как сержант лежит — ничком, неподвижно, с неестественно вывернутой рукой, выругался бешено в бога душу мать и, глотая слезы, кинулся вперед.

Огонь между тем усилился, стал плотней, казалось, в мире не осталось звуков, кроме грохота разрывов, стонов умирающих и пронзительного визга раскаленного металла. Пули с чмоканьем срезали деревца, заставляли пригибаться к земле, осыпали водопадом молодой, пахнущей весной хвои. Хотелось вжаться лицом в прошлогодние прелые листья и лежать так — не шевелясь, без мыслей в гудящей голове, пока не кончится эта свистопляска смерти.

— Вот суки, мать их. — Когда короткими перебежками Шитов добрался до шоссе, фашисты стали бить из гаубиц осколочными, и огневой шквал заставил Прокопия укрыться в кювете за перевернутым грузовиком. В воздухе висела бензиновая вонь, из расколотого картера по капле, словно жизнь, медленно уходило масло, на траве в быстро густеющей красной луже весело возились муравьи.

— Все, немчура, приехали. — Шитов заглянул в распахнутую дверцу, сплюнул презрительно: — Полюбовнички, мать вашу.

В кабине были двое, мужчина в черном эсэсовском мундире с большой рваной раной на груди и женщина с задранным на голову подолом. На ней были кружевные белые чулки, атласный пояс и белье под стать — насквозь ажурное, просвечивающее, будто из тюлевой занавески, такое Шитов видел на улыбающейся шкуре в похабном буржуйском журнале. Туфель на бесстыдно раскинутых ногах не было, узкие, изящной формы ступни казались маленькими, словно у ребенка.

— Ну ты и стерва, мать твою… — Шитову вдруг неудержимо захотелось увидеть ее лицо. Присев на корточки, он оправил подол, и на его привыкшую ко всякому душу дохнуло холодом: лица не было, только бесформенное серо-розовое месиво да роскошные волны длинных белокурых волос…

— Тьфу ты, едрена корень. — Прокопий машинально перекрестился, вскочил и, пригибаясь от случайных пуль, рванул наискось через шоссе, С ходу бросившись в кювет, он обомлел — на дне, раскинувшись, лежала белокурая пацанка лет трех-четырех с волосами точь-в-точь как у мертвой женщины в грузовике. Одетая в трогательное розовое платьице, девочка казалась сломанной заводной куклой.

Только казалась. Шитов приложил руку к шее ребенка — живая, контужена, наверное.