Флердоранж - аромат траура - читать онлайн книгу. Автор: Татьяна Степанова cтр.№ 101

Хвощев едва не застонал — из белой больничной метели мертвецы являются каждую ночь и мстят, мстят, мстят каждый день, отнимая постепенно все. Он никогда не верил в это, хотя с детства слышал какие-то темные бредни, ходившие в Славянолужье, — о мертвых, о мести… Все это было для слабоумных, для больных, для уставших от реальности, для чужих. А он был местный, он родился и вырос там. Когда они с Чибисовым узнали, что Бодун убит в поле у проезжей дороги, они подумали… Нет, ничего они не подумали тогда, просто решили, что Богдаша Бодун в конце концов нарвался.

Но спустя полгода после той авиакатастрофы, уже не ощущая, а лишь наблюдая свое прежде такое сильное, послушное тело со стороны, он, Хвощев, впервые задумался о…

Не есть ли это ужасное, приключившееся не с зарвавшимся Бодуном, и не с кем-то другим, чужим, а с ним, с ним самим, несчастье — расплата за…

Чибисов никогда не понимал этих его мыслей. И, кажется, не задумывался об этом до самого конца. Может, только в самом конце…

А вот священник — тот понимал. Проповедовал, спасал, учил… Но и он либо врал, либо заблуждался, бедный, сам ничего толком не зная. А может, просто не желал признать, что мертвые, те, кого мы погубили, пусть и не желая этого, все равно сами по себе и не нуждаются в нашем запоздалом истерическом раскаянии. И уж если и возвращаются в облике черного ангела-мстителя, стараются просто не замечать этого. А в конце всего и после всего приходит одно только равнодушие. И, наверное, это и есть тот вечный, предвечный покой, во всем его блаженстве.

Хвощей, лежа на кровати, совершенно равнодушно наблюдал странную сцену: новенькая медсестра быстро подошла к двери, прислушалась. За дверью по коридору — шаги. Встала сбоку, прижавшись к стене.

Дверь бесшумно открылась. И на пороге возник молодой человек Приятной мужественной наружности в строгом черном костюме, надетом явно для похорон, с букетом цветов в левой руке.

Он стоял на пороге внешне очень и не очень похожий на обычного посетителя — родственника, сына или просто знакомого, не поленившегося в эту дождливую субботу навестить больного в его скорбном одиночестве.

Хвощев равнодушно разглядывал его: он знал этого человека, хорошо знал, видел его не раз там, дома, куда теперь ему уже не вернуться.

Человек в черном костюме с букетом тоже рассматривал — его — молча, словно впитывая в себя всю эту жалкую убогую карикатуру на прежнего Хвощева, а потом быстрым профессиональным движением выхватил из-за пояса пистолет и…

Хвощев ясно видел нелепый свинцовый набалдашник на дуле — пистолет был с самодельным глушителем. Он ждал этого выстрела с облегчением. И нет никакого равнодушия, вот оно, милосердие, прощение…

— Не смей! Костя, не стреляй! Не надо!

Это крикнула медсестра. Человек с пистолетом еще не успел увидеть ее. Вздрогнул, обернулся — она рванулась к нему сбоку, из-за двери, вцепилась в его руку, повисая на нее всей тяжестью…

Грохнул выстрел. В пол — пуля срикошетила и…

В палату ворвались вооруженные люди в бронежилетах. Дикие возгласы, ругань, удары, удары, удары…

Катя стояла, привалившись к стене. Пистолет с самодельным глушителем валялся у ее ног. Незыблемой, непоколебимой в этой палате была только кровать — все остальное в драке было перевернуто и раскидано. На кровати лежал Хвощев — невредимый, не раненый, не убитый и наполовину мертвый.

Колосов и оперативники из группы захвата, тяжело дыша после жестокой схватки, сгрудились над поверженным, но упрямо пытавшимся подняться человеком. Его руки были уже заломлены назад и скованы наручниками. Губы в драке разбиты в кровь.

Колосов до сих пор не мог прийти в себя. Он не верил тому, что видел: на полу в палате Хвощева в наручниках сидел Константин Туманов.

Николая Христофоровича Трубникова Катя встретила в главке — славянолужский участковый стоял посреди главковского коридора, растерянно, как в лесу, озираясь по сторонам.

Был уже октябрь. Лили дожди. В руках Трубникова была промокшая форменная кожаная куртка и тощая папка с бумагами. Сельский участковый представлял собой довольно, комичное зрелище в этом чинном, вылизанном, застеленном дорожками строгом коридоре чрезвычайно строгого учреждения. Весь вид Трубникова — его прокопченное полевым загаром лицо, красная шея, костистые крестьянские руки — совершенно не вязался с главковской атмосферой. Он и сам это чувствовал: за все двадцать лет службы в органах он побывал в главке раз семь на унылых командно-штабных учениях и дважды на торжественном вручении наград. Кате он обрадовался как родной.

— Николай Христофорович, вы куда? К нам? — она тоже обрадовалась. Ведь они не виделись с тех пор.

— Да в ХОЗУ я, да заплутал что-то… Коридоры… перестроив тут, что ли, все? Эх, Екатерина Сергеевна, дорога моя… Ну здравствуйте, как сами-то?

— Ничего. Хорошо. Давайте я вас в ХОЗУ провожу?

— Да это потом. Насчет обмундирования я, это терпит… Вообще-то я к Колосову приехал, — Трубников сдвинул фуражку на затылок. — Дело-то наше, кажется, к концу подвигается?

— Никита в прокуратуре области, — сообщила Катя. — Они дело к своему производству приняли. Сегодня две очные ставки и окончательное предъявление обвинения Туманову. Николай Христофорович, да что мы стоим? Пойдемте ко мне, я вас чаем напою. А Никиту мы подождем. Вы из Славянолужья-то как? Неужели на мотоцикле?

— На электричке, — Трубников вздохнул, — такая маета.

Пока он сидел в кабинете пресс-центра и с наслаждением пил уже третью чашку чая с шоколадной плиткой, которую сам же и неожиданно извлек из бездонных карманов своего кителя: «Это вот вам», Катя позвонила Колосову на мобильный.

— Никита скоро будет, — сказала она. — Ну а вы-то как сами?

— Да помаленьку. Работаем.

— Как Вера Тихоновна? Тогда мне с ней толком и проститься не пришлось.

— Ничего. Уголь я ей тут привез на зиму. Запасается. Павловский централизованно в этот год решил для рабочих агрофирмы уголь закупать. Ну, а пенсионерам, ветеранам скидка большая, — он взглянул на Катю, ожидая, что она немедленно спросит про Павловского, но она спросила:

— А как Галина Юрьевна?

— Ничего. В Москву собирается зимовать.

— Женились бы, Николай Христофорович. Женились, и дело с концом.

Он снова взглянул на нее. Взгляд был прежний — мол, ишь ты, молода еще советы давать. А потом грустно усмехнулся:

— Да это ж не от меня зависит.

— От вас, — заверила Катя. — Вы женщин плохо знаете. Ах, как они этого ждут!

— В смысле предложения? — уточнил Трубников. — Руки?

— В смысле предложения. Сердца. И чтоб было как в кино, понимаете?

— Павловский с Полиной расписался, — помолчав, сказал Трубников. — У нас уж слух идет — она ребенка от него ждет. Папаша… С ним сегодня первую-то очную Туманову проводят?