Сон над бездной - читать онлайн книгу. Автор: Татьяна Степанова cтр.№ 17

Заниматься игрой на скрипке по четыре-пять часов в день – этого ведь совсем недостаточно, чтобы ну хоть немного приблизиться к идеалу. Для девушки в девятнадцать лет идеал вообще многое значит. Только вот одни избирают в качестве своего идеала Киру Найтли, Кейт Мосс или Кристину Агилеру, а ты – китайскую принцессу смычка Ванессу Мей, которая играет на скрипке так, что у тебя от восторга и зависти захватывает дух.

Сколько помнила себя Маша Шерлинг – дочь Павла Арсеньевича и Лидии Антоновны, она всегда играла на скрипке. В пять лет мать пригласила ей учителя игры на рояле. Но рояль маленькую Машу напугал своей громоздкостью и громким бравурным звуком. Словно черный лакированный дракон, открывал он свой зев, обнажая белые зубы – клавиши, и внутри у него все гудело, грохотало. Деревянные молоточки били по стальным струнам в его душной утробе, и казалось – только положи руки ему в пасть, только коснись зубов-клавиш, сразу и съест тебя этот злой и черный дракон-рояль.

Разочарованная, но не сдавшаяся Лидия Антоновна повела Машу в музыкальную школу и там, в кабинете директора, и решилась ее дальнейшая судьба. Перед глазами пятилетней Маши, точно волшебный сундучок, открылся кожаный футляр, в котором лежала «восьмушка» – маленькая скрипка, на которой начинали играть в детстве все будущие гении и виртуозы. Скрипка была похожа на игрушку, на вычурную деревянную фигурку и одновременно на преданного друга. Очарованная новизной впечатления, Маша коснулась ее грифа, хрупких полосатых дек, ущипнула струны – скрипочка так и просилась в руки. В крышке футляра в специальном гнездышке был укреплен маленький смычок. Тут же лежала алая бархатная подушечка на лентах – подвязывать на шею в качестве подставки. Эта подушечка, черный гриф, смычок – палочка с белым конским волосом – и решили все дело. Маленькая Маша Шерлинг объявила громко и внятно, что хочет заниматься только вот на этой «деревянной куколке с черными ушками», что лежит в футляре-кроватке, на алой подушечке, прикрытая байковым одеяльцем-чехлом.

– Это не куколка, это скрипка, девочка, а черные ушки – это колки, чтобы ее настраивать, – сказали Маше добрые строгие тети – музыкальные педагоги. – Всему этому ты скоро научишься.

В той музыкальной школе Маша проучилась три года, а затем ее перевели в музыкальную школу для особо одаренных детей. Отец, кроме этого, нанял ей частного преподавателя из консерватории. Маша несколько раз участвовала в детских музыкальных конкурсах и завоевывала на них призы. На самый престижный – Венский – она не попала по причине болезни. Во время важного отборочного тура ее буквально свалил с ног жестокий грипп. И мать Лидия Антоновна категорически запретила ей играть перед комиссией с температурой.

Вообще с годами отношение родителей к занятиям дочери музыкой менялось. «Ты что же, действительно решила посвятить себя скрипке целиком?» – осторожно спрашивал ее порой отец. Маша отвечала: «Да, папа, я так решила». Он вздыхал, качал головой. Маша знала – родители из всех профессий на свете самой престижной и хлебной считали профессию юриста. В свое время (в семье об этом ходило так много рассказов) отец даже отказался ради юриспруденции от церковной карьеры. Но навязывать своего мнения Маше он не желал – оплачивал ее занятия у известнейших консерваторских педагогов, был готов оплачивать и двухгодичный мастер-класс в Мюнхене, куда Маша должна была отправиться на учебу этой осенью.

Он вообще был хороший, добрый отец. Очень добрый.

Во время занятий у Маши было железное правило – не отвлекаться ни на какие внешние раздражители, особенно на телефонные звонки по мобильному. Их она просто игнорировала. Но этот – настойчивый и тревожный – услышала. Мелодия звонка была папина. Отец звонил из Праги.

– Машенька, это я, здравствуй, моя хорошая, – голос его был какой-то иной, не такой бодро-оптимистичный, как обычно.

– Пап, привет!

– Занимаешься?

– Занимаюсь.

– Прости, что помешал. А где мама? Я звоню ей, что-то она не отвечает.

– Она в столовой была, сейчас посмотрю.

Маша положила смычок, вышла из своей комнаты, где обычно занималась, спустилась по лестнице на первый этаж. Заглянула в столовую. Понятно, отчего отец волнуется. Тот недавний случай, когда маме стало плохо в ванной и пришлось ломать дверь и вызывать «Скорую» (Павел Шерлинг со всеми возможными предосторожностями постарался скрыть от дочери то, что это была попытка самоубийства). Маша об этом не знала, но о самочувствии матери все равно беспокоилась. Лидия Антоновна сидела в столовой, разговаривала о чем-то с домработницей.

– Пап, она с Аллой говорит, передать ей трубку? – спросила Маша.

– Нет-нет, подожди. У меня к тебе серьезный разговор, ты сама где сейчас: в столовой или в коридоре? Вернись, пожалуйста, к себе, ладно? – голос отца дрогнул.

– Я на лестнице, а в чем дело? Ты не хочешь, чтобы мама слышала?

– Да, то есть нет… нет, конечно же… У меня к тебе большая просьба, Машенька. Если мама вдруг скажет тебе, что вы сегодня вечером улетаете, ты не соглашайся, не позволяй ей.

– А куда мы должны с ней улетать? – Маша от неожиданности даже растерялась. – Пап, ты что? Это она тебе сказала?

– Да, но…

– А мне она ничего не говорила. Куда мы летим?

– В гости к Андрею Богдановичу и его семье, в горы, – голос отца снова дрогнул. – Помнишь, как он говорил, что обустраивает в Карпатах отель на территории старинного замка?

– Замка? Помню. А что и… Богдан там будет? – тихо спросила Маша.

Богданом звали сына Андрея Богдановича Лесюка. Он был старше Маши, ему было двадцать пять лет. Последний раз они виделись с ним на прошлое Рождество в Лондоне.

– Маша, ты слышала, о чем я тебя попросил? Если мама скажет, что вы едете к Андрею Богдановичу и его семье в гости, ты откажешься, сделаешь все, чтобы вы не поехали. Скажешь, что тебе надо заниматься. Скажешь, что ты не хочешь ехать в эти Карпаты, что у тебя другие планы. Ты пойми, наша мама нездорова, она еще не совсем оправилась от того приступа. Ей вредно куда-то ехать сейчас. Вреден авиаперелет, – голос Павла Арсеньевича дрожал все сильнее. – Я пытался ей все это объяснить, как-то урезонить ее, но она меня не слушает. Телефон вон свой отключила. Маша, ты уже взрослая, ты должна понять меня.

– Папа, я… да ты не волнуйся так. Я постараюсь. Мне и правда надо заниматься.

– Я очень надеюсь на тебя. Если что, звони мне немедленно.

Какой странный звонок… Маша ничего не понимала. Настроение заниматься было порушено окончательно. Она закрыла скрипку в футляр и хотела было отправиться в столовую за разъяснениями. Но Лидия Антоновна заглянула к дочери сама:

– Как дела, принцесса? Как настроение?

Голос и у нее был иной, не прежний. Маша заметила, что после того приступа в ванной и поведение ее матери, ее обращение с домашними стало иным. Она словно бы каждый раз принуждала себя быть прежней, но у нее не выходило. Отсюда и этот делано веселый тон, эта нервная заискивающая улыбка. Маша любила мать, часто искренне ею восхищалась. Но сейчас восхищаться было нечем. Какая-то фальшь витала в самом воздухе их дома.