– У него проблемы с психикой, Деметриос считает, что он параноик. Я завтра вам рапорт напишу, все там изложу. Но, может, теперь это лишнее уже? Ведь убийцей оказалась его жена.
– Психопатка. Он гулял с кем ни попадя, а она соперниц устраняла, дура. – Гущин вздохнул. – К Деметриосу их вместе надо было посылать лечиться – вот ведь как в жизни бывает… ревность бабья хуже чумы… Ладно, эту Елену Константиновну будем еще допрашивать, как только успокоится немного, отойдет. По убийствам и по вновь открывшемуся обстоятельству тоже.
– По какому обстоятельству?
Гущин полез в сейф и достал еще один опечатанный пакет-вещдок, в котором болтался какой-то крохотный предмет. Кате показалось, что это радиодеталь.
– Что это, Федор Матвеевич?
– «Жучок». Микровидеокамера беспроводная. А это вот, – Гущин ткнул пальцем, – передаточное устройство. И знаешь, где нашли мы все это? В квартире Лукьяновой. Покоя мне вся эта петрушка с мотоциклистом, с перестрелкой, с ранением нашего свидетеля не давала. Квартиру в Красногорске мы еще раз прошерстили основательно от пола до потолка, все углы. Ну, вот там и изъяли. Эксперт по спецтехнике осмотрел: сказал – в рабочем состоянии, действует аппаратура.
– Федор Матвеевич, я что-то не…
– Кто-то установил камеру и прослушку в квартире Лукьяновой, причем в таком месте, что даже наши спецы при третьем осмотре только обнаружить сумели с помощью техники своей. И вся эта канитель электронная работала – и когда мы там были сразу после убийства, и потом, когда телефон Лукьяновой прослушивался. Мы прослушивали, а кто-то нас прослушивал и смотрел за нами сквозь этот вот глазок хитрый. И вот я хочу понять – если это тоже дело рук этой самой свихнувшейся ревнивой бабы, то… то я тогда Барак Обама, так меня и называй.
А Я ТАМ, В САДУ, ПОДУМАЛА, ЧТО ЭТО ВСЕ, ЧТО ВСЕ КОНЧИЛОСЬ, МЫ ПОБЕДИЛИ…
Катя вышла от Гущина. Что бы там ни было – на сегодня хватит.
Ермаков ждал ее в коридоре.
– Ну, как тебе у нас? – спросила Катя.
– Для разнообразия неплохо. Я там показания давал, протокол подписывал. Идем, я тебя домой отвезу.
Часы в вестибюле на проходной показывали третий час ночи. Москва была залита огнями и пуста. До родной Кате Фрунзенской набережной домчали быстро.
– Жень, спасибо тебе огромное и…
– И… что?
– Ты мне очень помог, без тебя я бы пропала там одна… Ой, что это с тобой?
– Ничего, ерунда, пустяки. – Ермаков, вышедший из машины, внезапно пошатнулся, схватился за дверь. Лицо его исказила страдальчески-томная гримаса.
– Ты… ой, господи, что это? – Катя увидела на его белой (грязной, сильно пострадавшей в драке) рубашке (полы пиджака разошлись) какое-то темное пятно – на животе. Она пощупала – пятно было влажным, на ладони осталось что-то красное, липкое. Ноги Кати подкосились.
– Женя, ты ранен?!
Он тяжело оперся на ее плечо.
– Она меня ударила, когда мы боролись… чем-то острым, я в горячке внимания не обратил.
– Что же ты нашим не сказал, столько времени… у тебя кровотечение!
Катя потащила его в подъезд. В лифте он привалился к ней. Его губы были у самого ее лица.
– Женька, потерпи, ладно? Что же ты наделал, почему никому не сказал, что ранен… Я сейчас «Скорую» вызову. – Катя прислонила его к стене у двери своей квартиры, придерживала, а свободной рукой судорожно шарила в сумке в поисках ключей – где они, гады? Никогда не найдешь ведь, когда срочно надо. Нашла, открыла дверь. – Сейчас, сейчас, ты потерпи, мы уже пришли, все хорошо. Садись вот сюда, я тебя раздену… где телефон, «Скорую» же нужно!
– Не нужно, – все так же томно шепнул Ермаков. Нет, он не рухнул на ящик для обуви – обессиленный, раненый, окровавленный. Крепко обнял Катю.
– Это томатный сок.
– Что?
– Томатный сок, парни там в розыске меня угостили.
– Ты нарочно меня обману…
Поцелуй.
Еще можно было все-все вернуть к исходной точке – отпрянуть, оттолкнуть его, применить прием джиу-джитсу… Поцелуй… Он поднял ее на руки, зарываясь лицом в волосы, не отпуская. Поцелуй… Все попытки к сопротивлению быстро угасли. Слишком даже быстро.
Огни большого города…
Чарли Чаплин с тросточкой… прыг-скок со звезды на звезду…
Вздувшиеся от ночного ветра шторы открытого настежь балкона…
МОЖНО НЕ БОЯТЬСЯ – БАРМАГЛОТ НЕ ПРИЛЕТИТ. Я ПОД НАДЕЖНОЙ ЗАЩИТОЙ.
Странное чувство: темной осенней ночью заново родиться на белый свет – уже взрослой. И все вроде прежнее, привычное – стены, потолок, постель. И совершенно другое. И ты – другая, новая.
На его плече был шрам: три продольные глубокие зарубки.
– Откуда это?
– Оттуда.
– Я серьезно.
– И я серьезно. – Он поцеловал ее глаза. – Из армии, на память о десанте.
– Потому ты так дерешься… Ты ее спас, эту тетку.
– Наплевать на нее. А ты за меня испугалась там, у машины?
– Ты подлый обманщик, надо же, сок томатный приплел…
– Тебе со мной хорошо?
Трещинка в голосе. Настойчивый вопрос, хоть и мягкий. Катя обняла его за шею. Господи боже… вот и все… как же это просто. И сложно. А Деметриос говорил… Наплевать на Деметриоса и всю его психотерапию… Все ложь, ложь, не может такого быть…
– Тебе со мной хорошо?
– Да.
– Правда?
Вздувшиеся шторы, теплый ветер, почти летний, ночной, открытый балкон.
БАРМАГЛОТ ТУТ БЕССИЛЕН. Я ПОД НАДЕЖНОЙ ЗАЩИТОЙ.
Они совсем не спали в эту короткую ночь. А потом забрезжил рассвет. Катя открыла глаза – он сидел рядом на постели. Чашки в руках.
– Кофе?
– Чай, я заварил.
Но выпить чаю в постели они не успели – пролили. Начали целоваться.
Солнце за окном…
– Сколько времени?
Когда Катя потянулась к электронному будильнику, он просто сбросил его на пол. У него на шее был все тот же брелок на серебряной цепочке. И Кате казалось, что он ужасно мешает.
Солнце за окном…
Ночные огни большого города…
Давно погасли…
Глава 28
Послевкусие
А на работу все же явиться пришлось. Правда, с большим опозданием. Жизнь… Как говорил Остап Бендер: что вы знаете о жизни, господа присяжные заседатели? Катя, по крайней мере, хотя бы попыталась узнать что-то новое.
В розыске бурлил, клокотал, клубился Великий Аврал. Полковник Гущин был на совещании у начальника главка. От оперативников, занятых и ужасно деловых, Катя узнала, что ночью с задержанной Еленой Купцовой случился истерический припадок, и ей пришлось вызвать врачей.