Ловцы душ. Исповедь - читать онлайн книгу. Автор: Елена Богатырева cтр.№ 33

— Ты что, верующая? — спросил он удивленно.

— А ты что, безбожник? — съязвила она, отбирая книгу. — Так иди к антихристам, людей отстреливай.

— Да я… — начал Данила.

Но бабка смотрела непримиримо исподлобья и, выплевывая слова, шипела:

— Небось научили уже краснозвездные своим сатанинским заклятиям: как Бога поносить, людей истреблять, церкви рушить…

Насилу удалось ее успокоить тогда. Но книга в бархатном потертом переплете не давала ему покоя. Пришлось сбегать за водкой, что было против правил. Он и денег-то бабке никогда не давал, потому как знал — все на горькое свое лекарство изведет. Подрабатывал на разгрузке вагонов, покупал продукты. Но сегодня — случай… Книга, в которую интересно заглянуть…

Капитолина захмелела быстро, уснула почти сразу же, после первого стакана. Данила вытянул из ослабевших рук книгу, открыл. От книги повеяло чем-то тяжелым и сладким. Как будто ладаном окурили комнату. Правда, он тогда еще не знал, что такое ладан…

Желтые страницы, разбитые на два столбца, заговорили с ним языком знакомым, но забытым. Два чувства одолевали его, пока он читал. Первое — чувство ошеломляющей новизны. «Так вот, значит, как было… Вот, значит, что скрывают от нас…» Авторов чувство настойчиво сообщало ему, что каждая страница ему уже знакома и, как повернутся события, он на самом деле знает, хорошо знает. Словно был когда-то их непосредственным участником…

Он принес книгу домой с огромными предосторожностями. Нет нужды пугать тетю таким чтением. И так, бедняга, всю жизнь в страхе провела, думая, притянут ее вслед за двоюродным братом или нет. Даня читал тайно, ночами, когда позволялось жечь свет на кухне, потому что все считали, что он готовится к экзаменам. А когда прочел, поселилась в нем поразительная уверенность, что все события ему так хорошо знакомы, потому что он в них участвовал. Шел по выжженной земле вслед за учителем, оплакивал тело Его на Голгофе и божественную радость Воскресения тоже пережил.

Данила потерял интерес к схемам полупроводников и политэкономии, которой их пичкали в Политехническом. Он пристрастился к библиотекам, к букинистическим магазинам, где много интересного могло заваляться на полках. Его больше интересовала теперь историческая пыль, нежели перспективы современной электротехники.

Книги были живыми. Он научился читать их между строк.

И когда в читальном зале университета наткнулся на странного человека, он уже был готов…

Любой другой молодой человек, взять хотя бы его курс или вспомнить бывших одноклассников, принял бы такого человека за обычного городского сумасшедшего. Говорил он обрывочно и непривычно. Паузы затягивал. А уж глаза у него горели совершенно неистовым огнем. Петраков — так его звали.

Просто — Петраков, без имени и отчества.

Именно он рассказал в первый раз Даниле про Шамбалу, про живых богов, там обитающих, про японских монахов, доводящих себя до экстаза затем только, чтобы в момент самого высокого подъёма духа нарисовать иероглиф на белом листе…

— Сначала было слово, — твердил Петраков. — А значит, первичны идея, мысль… У Бога тысяча имен. Но никто не знает самого сокровенного. А если подняться туда, где дух свободен и полностью оторван от грешной земли, и спросить там, будучи у самого его подножия, это имя, а вернувшись, написать его, то…

У Данилы захватывало дух. Он выучился специальному дыханию. Он закрывал глаза и часами мог сидеть неподвижно, в ожидании прозрения. Мог бы сидеть, но не сидел. Тетушка, однажды застав его за таким странным занятием, переполошилась не на шутку. Пришлось бросить все силы на то, чтобы подобрать хвосты в институте, успокоить ее, товарищей, преподавателей. Данила чувствовал себя разведчиком, заброшенным в чужую страну с чуждой моралью, мировоззрением, вероисповеданием. Он был вынужден притворяться. Играть обычного мальчика. Тогда как мысли его были далеко — у подножия Бога…

Он закончил все-таки институт, поступил на работу. И мечтал только об одном, чтобы была у него отдельная жилплощадь, куда никто не сунется неожиданно и не спросит: «Чем это ты занимаешься?» Он представлял многочасовые плавания в нирване, полную тишину, преображение… Но площадь ему не дали. Устроен он был не хуже всех, чего греха таить. И тогда он решился бежать…

Петраков выслушал его, сияя. Конечно, он был сумасшедший, этот Петраков. Но, может быть, не с самого начала он свихнулся, а после своих упражнений с медитациями. После того как утром отправлялся в школу и рассказывал детишкам про прелести коммунизма, а вечером запирался у себя, принимал позу лотоса, разученную по картинке из редкой книги, и часами сидел неподвижно. От такого противоречия мозги его слегка расплавились. Но не совсем. Не потерял чувства реальности за многие годы, осторожность его не покинула.

Еще с ними был третий — Борис. Он, правда, никакого отношения к религии не имел. Но у него была мания ничуть не лучше, чем у них. Борька бредил горами, мечтал покорить пик Коммунизма в одиночку, жить где-нибудь над обрывом в маленькой хижине, а не ходить каждый день к семи в закрытое учреждение подшивать никому не нужные архивы и протирать штаны. Он-то и придумал план бегства. Отправились трое товарищей в горы. Это не возбраняется, если не Крым и не Кавказ, то есть не близко от границы. Там этот фокус не пройдет. Летом собрались в отпуск, надели панамки, с коммунистическим задором вскинули на плечи рюкзаки, помахали ручкой друзьям и родственникам. Месяц прошел. На работе их потеряли. Звонят домой. А дома их тоже нет. Тогда посылают запрос по месту их летнего отдыха, какой-нибудь сельский милиционер собирает местных жителей, принимаются люди их искать. И что же они видят? Палатка стоит в горах пустая. И по всему видно — давно стоит. А в палатке график восхождений висит. Сегодня — туда, завтра — сюда. «Ай-ай-ай, — качает головой местный милиционер. — Вот сюда еще можно было лазить, а вон туда — так точно голову сломают…»

И идут всей толпой «вон туда» и осторожно заглядывают в бездонную пропасть (или к леднику подбираются). А там, внизу, на сучке рюкзак качается, обрывки одежды кое-где, а на дне что — не разглядеть. Да и не спуститься. Вот и нет людей. Вычеркнули их из списка работников коммунистического труда, а стало быть, никто их искать не будет, если станут сидеть тихо и не кукарекать.

Сказали — сделали.

Собрались, выехали на Алтай и… сами на свои похороны потом из леса смотрели. Больше всего Даниле тетку жалко было. Он-то считал, что она убиваться не будет, что своим исчезновением он только ее от извечного страха освободит. Но не тут-то было. Приехала она одна из Москвы. Ни к Борьке, ни к Петракову никто не приехал. В гробу, понятно, земля одна с того места, где палатку нашли, а тетка как впилась в милиционера: открой гроб, не верю, что Дани в живых нет. Тот, конечно, не открыл, но тетка долго требовала, кричала даже, но вроде как простили ей, потому что в страшном расстройстве пребывала. А когда ушли все, долго еще сидела у холмика, плакала.

* * *

— Вот такой он был человек, — сказала Марта.