С тех пор как мне исполнилось двенадцать, прошло всего четыре дня, а кажется, я стала старше на несколько лет. Словно сижу на карусели, а она крутится всё быстрее и быстрее. Что меня ждёт?
Я достала прабабушкин шар для гаданий. Розоватый вечерний свет преломлялся в стекле, заставляя шар светиться изнутри.
Покачивающаяся ветка за окном превращала шар в маленький костёр, который то вспыхивал, то угасал. Немного погодя шар затрещал, как диапроектор, и выдал ряд бессвязных изображений: стая белых птиц, машущих крыльями, тёмные грозовые тучи, загипсованная нога, дедушкин дом на Мейе, лебедь, бурлящая вода… Потом шар снова погас и лежал на одеяле холодный и тёмный. Я щёлкнула по нему. Но он больше не хотел оживать.
Я скатила его в ноги, отвернулась к стене и попробовала задремать с открытыми глазами.
Глава шестая,
в которой я привожу себя в порядок, Исак берёт реванш, мы наведываемся в сарай и я продолжаю забывать саму себя
— Когда ты наконец выйдешь? Что ты там делаешь? — в отчаянии стонал Ингве.
Он так молотил в дверь, что мамины баночки и флакончики на полочке в ванной подпрыгивали и дребезжали.
Если что-то и могло вывести Ингве из себя, так это невозможность попасть в туалет, когда того требовал его желудок.
Чтобы его успокоить, я спустила воду. Потом отстригла ещё несколько прядей кухонными ножницами. В раковине уже было полным-полно тёмно-каштановых волос.
— Успокойся! Я скоро! — крикнула я через дверь.
Я посмотрела в зеркало и осталась довольна своей работой. Я обкорнала волосы на несколько сантиметров, так что стала похожа на этакую обезьянку. Пусть и не очень-то ровно, но в целом вполне прилично. Лицо удлинилось, а глаза стали казаться больше.
— Ты что, там навеки поселилась? — ныл Ингве.
— Если ждёшь хорошего, не жалей о потраченном времени, — жёстко сказала я, бросила обрезки волос в унитаз и спустила воду.
Напялив обновки, я была готова встретить новый день мальчишкой. Я уже собралась повернуть замок и впустить Ингве, как вдруг меня осенило. Из пакета, висевшего рядом с полотенцами, вытянула здоровенный клок ваты и запихнула его спереди в новенькие мальчишеские трусы. Нельзя пренебрегать важными деталями.
— Наконец-то! — пропыхтел Ингве, едва я открыла дверь.
Миг — и он в ужасе застыл на пороге.
— Господи, на кого ты похожа, девочка! — пробормотал он. — Что ты сделала с волосами? И что на тебе надето?
— Ты ведь сам сказал, купи что-нибудь хорошенькое, — пролепетала я с невинным видом.
— Ты что, так в школу пойдёшь? Что скажет учительница?
— У нас в классе все девчонки так ходят, — соврала я. — И учительница тоже.
Я поспешила смыться, не хотелось ввязываться в пререкания. По дороге заскочила на кухню, прихватила пару бананов и мандарин и вышла навстречу серому холодному майскому утру.
Трясогузка сидела за кафедрой. На носу — очки для дали, чтобы видеть всех, кто списывает. Глаза её шныряли из стороны в сторону, будто пара алчных пираний в аквариуме. Нам было велено отодвинуть парты подальше друг от друга. Слышался лишь тихий скрип перьев да шуршание тетрадок.
Я посмотрела на Исака. Он склонился над листом бумаги, ковыряя концом ручки в носу, — похоже, задание у него не получалось. Так ему и надо! С самого утра ни разу не взглянул в мою сторону. Подкатил к школе на красном джипе как раз ко второму звонку. Папаша у него такой же задавала, сидел за рулём и сигналил что есть мочи, чтобы все заметили, как они с Исаком красуются в своём джипе.
Одно ухо у Исака красное и распухшее, а губа вздулась почище, чем у меня. Не иначе, тот качок, хозяин джинсовой куртки, задал ему вчера как следует! Моё злобное сердце ликовало. Наконец-то он получил по заслугам!
Я уже закончила работу. Английский — мой любимый предмет. Никто меня не предупредил, что сегодня контрольная, но я и так справилась, выехала на старых знаниях, ещё из тех времён, когда была тихой прилежной девочкой.
А теперь у меня было время осмотреться.
На одной стене развешаны рисунки. Большинство — мазня: гитаристы, деревья, дома с дымящими трубами и развевающимися флагами. Водяной нарисовал мопед, Данне — зелёную змею, а Катти — девчонку с выпирающей грудью.
Лишь один рисунок отличался от прочих: белоснежный лебедь спускался на свинцово-серую воду, лапы уже касались поверхности, оставляя позади белый пенный след. Птица раскинула крылья, полные воздуха, а шею вытянула вперёд. Не знаю, отчего этот рисунок казался таким удивительным. Может, оттого, что кто-то сумел запечатлеть редкий миг: ещё секунда — и всё исчезнет. Лебедь — словно белый ангел на сером фоне, парящий меж серым небом и серым морем.
Присмотревшись, я прочла подпись в правом нижнем углу: Исак.
Едва я разобрала подпись, как кто-то толкнул меня в плечо. Исак. Лёгок на помине. Я обернулась, и он бросил мне на парту записку. Совсем, что ли, спятил? Думает, училка ослепла? Вот уж не ожидала от него такой дури! Рисовать-то умеет, а вот списывать — ни фига.
Глаза фрекен Эрлинг блеснули за стёклами очков. С удивительной для её стати прытью она метнулась к Исаку. Правая рука, словно топор мясника, опустилась на записку.
Учительница кипела от злости и уже не была похожа на сдобную булочку.
— Ну надо же, сидит и списывает прямо у меня перед носом! — прошипела она, вцепившись в Исака. — Как это прикажешь понимать?
Мне стало его почти жалко. Не позавидуешь тому, на кого разозлится фрекен Эрлинг.
— Я не списывал, — тихо сказал Исак.
Хуже и придумать не мог! Ясно — пытается выкрутиться. Напрасно. Если попался, лучше сразу во всём признаться и притвориться, что раскаялся.
— Что? — прошипела учительница, и глаза её засверкали ещё яростнее. — Чего я совершенно не переношу, так это списывания и вранья. А ты, Исак, и списываешь, и врёшь. Стыдись!
— Чего мне стыдиться, если я не списывал, — упрямо твердил Исак.
Видали придурка! Он что, нарочно её злит? Зачем?
В классе воцарилась гробовая тишина. Ребята отложили ручки. Все, кроме Анны, которая по-прежнему корпела над тетрадкой. Мучительно медленно Трясогузка подняла записку и брезгливо помахала ею, словно грязным носовым платком.
— А это что? — спросила она. — Любовная записка?
— Нет.
— Тогда посмотрим, что тут написано, — заявила Трясогузка. — Может, сам прочтёшь?
— Читайте вы.
Фрекен Эрлинг развернула скомканный листок. Надо было мне схватить записку, едва она упала мне на парту, и сразу сжевать! Трясогузка стояла с запиской в руке, а мы ждали, что будет дальше.