Чародей звездолета «Агуди» - читать онлайн книгу. Автор: Юрий Никитин cтр.№ 79

Наши взгляды встретились, он смотрел требовательно, настойчиво, чтобы я пошел не только против мнения интеллигенции, но и против себя, ибо я сам каждого, кто попытался бы остаться на третий срок, прежде всего обвинил бы в желании не отходить от кормушки, от рычага, в брежневизме, в сволочизме, нахапательстве, пиночетизме и прочем личношкурстве.

Я слегка кивнул:

– Увы, понимаю.

Он произнес с глубоким сочувствием:

– На вас все равно собак вешают. Просто за то, что президент. Ну, будет их больше… Зато на вас смотрят с надеждой. Разве это не важнее? И самое главное – вы в самом деле начинаете выводить страну из тьмы.

Он поклонился, ушел. Я походил в раздражении по кабинету, подошел к окну. По ту сторону бронебойного стекла сухо, пыльно, яростное солнце накаляет до мутной боли череп и плечи, а по эту сторону – прохладный чистый воздух. Не только очищенный, но и обеззараженный, проверенный на газы, яды, распылители, вирусы, радиацию и все теоретически возможные опасности. На стене в двух горшочках растения со свисающими вниз зелеными стеблями. Для меня так выглядят дико и неуместно, но Людмила с дизайнерами убедили меня, что так лучше, красивше, стильше, самый писк, а меня в ерунде убедить легко, что мне от этой травы, лишь бы не подохла в обезжиренном воздухе, где один живой микроб на сто парсеков. А то и мегапарсеков.

Я поймал себя на том, что думаю про эти цветы, про жару, о чем угодно, только бы не признаваться, что пытаюсь отмахнуться от одной очень неприятной истины, которую напомнил Забайкалец. Конечно, знал и до Забайкальца, но есть истины, которые настолько неприятны, что их следует игнорировать, не замечать, как, скажем, нельзя за обеденным столом рассказывать, как кто тужится в туалете. Но хотя о туалетах молчим, пусть сами же строим, в то же время некоторые идеологические заморочки повторяем, как попугаи, не понимая их опасность. Только идиотик думает, что идеологические заморочки кончились с властью коммунистов.

Не менее опасна идея демократов, что незаменимых людей нет. Все, дескать, равны, самодостаточны, каждый бомж объявляется целой вселенной, сверхценностью и все такое. И в то же время существуют какие-то неодолимые исторические процессы, которые текут с определенной скоростью и в определенном направлении, а мы все, хоть ценности, хоть говно, – всего лишь плывем, вернее, нас несет по течению.

На эту тему написано немало, проще всего и на пальцах это объясняли фантасты-демократы: вот захотел некто остановить Вторую мировую войну и истребление евреев, создал машину времени, полетел в Германию 1920 года, застрелил будущего диктатора, возвращается довольный, уверенный, что спас от холокоста, ан нет: и Вторая мировая стряслась точно в те же сроки, Гитлер пришел к власти и евреев по газовым камерам… Ну жаждется демократам верить в Нострадамуса, бермудский треугольник, деревьев-людоедов, барабашек и гороскопы, где «все записано», ну таковы русские интеллигенты, что с этого дипломированного быдла возьмешь!

Увы, брехня все это. Действительность куда страшнее. Не было бы Гитлера, не было бы и Второй мировой с ее последствиями. Не было бы национал-социалистической рабочей партии Гитлера, она уникальна, ничего подобного не было раньше, ничего подобного не создавалось потом ни в одной стране. Так же ни один человек не смог бы прийти к власти, как пришел Наполеон, и не смог бы натворить того, что совершил он. Не приди к власти по праву наследования Петр Первый или Иван Грозный – история России пошла бы иначе. Совсем-совсем иначе. Вполне возможно, что ее уже не было бы вовсе.

И вот сейчас с ужасом понимаю, что я не просто избранный на крупный чиновничий пост человек, кто должен следить за исполнением законов, быть им гарантом и все такое рутинное. Я действительно тот, от которого зависит, по какой дороге Россия пойдет. И холод бежит по спине, по нервам, забирается в плоть, ледяными пальцами стискивает теплое трусливое сердце.

– Господи, – прошептал я похолодевшим сердцем, – я не знал, на что шел, прости…

Мозг разогрелся, перебирал варианты, а перед глазами замелькали морды моих коллег по правительству, чаще всего – толстая рожа премьера, умного и беспощадного, он не уступает мне, во многом, признаю, превосходит. Но он еще не вышел из стаза, когда самец завоевывает место в стаде, для него важнее всего возглавить всех-всех, его кипучая энергия направлена только на захват власти. Сможет ли, захватив ее, удержать Россию на краю падения?

На матовой панели возникла тень, я постарался утихомирить взбесившееся сердце, что гонит кровь, как по нефтепроводу, сказал сварливо:

– Всеволод Лагунович, не подкрадывайся так неслышно.

– Простите, господин президент!

– А то шарахну с перепугу, – предупредил я раздраженно. – Что у тебя?

– Универу, – сказал он бесцветным голосом, – исполнилась очередная круглая дата. Хорошо бы показаться народу, тем более что вы оттуда. Вами гордятся, помнят, хвастаются. Да и самое время осторожненько обнародовать поворот в сторону реализма, так называем изменения в политике.

В груди лед медленно начал оттаивать, универ – моя слабость, все лучшее у меня связано с ним.

– А дыра в расписании отыщется?

– Зачем дыра? – сказал он вежливо. – У меня давно запланировано на завтра. Все уже готово. Ректор предупрежден, спецслужбы уже проверяют здание, расставляют снайперов. Но если вы захотите отменить…

– Не стоит, – ответил я. – Вообще-то хорошая идея. Спасибо, Всеволод Лагунович.

Он чуть-чуть поклонился:

– Это моя работа.

Однако ушел, как я заметил, польщенный. В универе народ свободный, горластый, а студенты – самое вольнолюбивое племя на свете. Мне придется туго, в универах диктаторов не терпят. Как студенты, так и профессура. Профессура, может быть, даже сильнее, чем студенты: еще помнят мрачные годы засилья партаппарата.

На другой день машину подали сразу после обеда, рядом сел Карашахин, поинтересовался мягко:

– Не страшно?

– Все-то ты знаешь, – буркнул я.

– Я уж подумывал, – признался он, – чтобы отменить.

Впервые я подъезжал к знанию университета не на метро, не на троллейбусе, даже не на пойманном частнике. До президентства у меня даже машины не было, с общественным транспортом при власти партаппарата было в порядке, а с машиной одни проблемы, а сейчас мы подкатили на трех машинах, это не считая тех, кто приехал раньше и уже занял нужные места.

Томилин, ректор, ужасно смущался и все не знал, как со мной держаться, в старые времена у нас отношения бывали натянутыми, ему надо было ладить с властью, я же – диссидент, к тому же он не прикидывался, а в самом деле искренний коммунист, мне доставалось, доставалось…

Я крепко пожал ему руку, обнял, чувствуя тепло и близость к этому человеку.