Ганни подвигается ближе, щека к щеке в зеркале, и говорит, что еще одну вещь Джереми должен знать. Вот какую: прогресс в компьютерной технологии и судебной медицине дал полиции возможность вскрыть глазное яблоко убитого — и увидеть лицо убийцы, запечатленное на сетчатке в момент сгорания зрительного нерва. Джереми стоило бы что-нибудь на эту тему предпринять.
Джереми обдумывает — и соглашается.
Все, блин. Шутки кончились.
Часть пятая
Это место зарезервировано
Глава двадцать первая
Ариэль сбилась с дороги.
Она бродила в незнакомых местах, в жаркой чаще зеленых лиан, поросших листьями, почти закрывавшими солнце. Небо виднелось лишь яркими белыми пятнами. Ариэль знала только одно: ей нужно выбраться отсюда, здесь оставаться нельзя, и она пробиралась вперед, раздвигая стену растительности, тут же смыкавшуюся за спиной.
В лианах прятались колючки, они кололись и оставляли царапины, стоило только шевельнуться. Путь вперед грозил бедой, но выбора не было. Надо было вытерпеть, пройти заросли и выйти на другой стороне.
Пахло землей, жарой и сырой зеленью. Еще ощущался другой запах — воздух пропитывал сладковатый аромат, густой как вино. На колючих плетях висели темные ягодки, их были сотни, совсем черные и чуть красноватые, и Ариэль поняла, что стоит в густой чаще ежевики, протянувшейся во все стороны.
Вопрос: в какую сторону выход? И другой вопрос, более тревожный: а есть ли выход вообще?
Она пошла вперед, в выбранном направлении, хотя и не помнила, как его выбирала. Наверное, выбрали за нее. В любой момент она могла остановиться, повернуться и пойти в другую сторону, но все-таки, думалось ей, бывает иногда, что надо в этом мире чему-то верить.
Она не слишком далеко ушла, когда из чащи вышел этот человек и встал перед ней, будто загораживая дорогу.
Ариэль знала его, знала его лицо — по фотографии с водительского удостоверения. Знала, что он сделал с двумя ее друзьями, и знала, что он сейчас хочет сделать с ней.
Она попятилась — он двинулся следом. Его лицо ничего не выражало. У Ариэль от страха стиснуло сердце, ноги стали подкашиваться. А он приближался неторопливо, с нездешней пугающей уверенностью, и лицо его стало меняться.
Кожа зарябила и поползла, как глина под невидимой рукой. Под ней задвигались кости. С щелканьем и потрескиванием менялись, разрушались черты лица, одна щека выпятилась наружу, другая ввалилась, нос съежился и сменился увеличивающейся трещиной, лоб вытянулся куском камня в прожилках. Один глаз отступил внутрь, в темноту, другой выкатился, как у вытащенной из воды рыбы.
А нижняя челюсть поехала вперед, потом с треском, будто ломают сухие палки, она стала выходить из сустава, отделяясь от верхней. Ариэль пятилась сквозь режущие колючки, держа руку перед лицом, готовая оттолкнуть морду рептилии с разинутой пастью, а та раскрывалась до немыслимых размеров, гигантская даже по отношению к уродливой голове, из которой выросла. Изуродованное тело метнулось к Ариэль, продираясь через колючие плети, — руки опущены и сжаты в кулаки, на краю прожорливой пасти влажно блестит единственный глаз.
Из этой зияющей дыры вырвалось что-то темное. За ним еще что-то такое же, и еще, и еще, потом по три сразу, потом по пять, десять и двадцать, пасть изрыгала узкие темные снаряды, у которых тут же отрастали крылья и черные перья, и они кружились вокруг Ариэль живым вихрем.
Из разинутого рта Джереми Петта вылетали черные рои ворон. Некоторые подлетали к Ариэль, клюясь и щипаясь, и красные глазки метались из стороны в сторону, но большая часть их налетала на ягоды, птицы срывали их с плетей и глотали, капая соком с клювов и сражаясь друг с другом за каждый кусок. Они кувыркались в почерневшем воздухе, сбиваясь в дерущиеся злобные узлы, в пронзительных криках слышались почти человеческие чувства: жадность, торжество победителей и досада проигравших.
Воздух загустел от ворон. Они бились в лицо Ариэль, сталкивались друг с другом, продолжая драться за раздавленные сладкие ягоды и рвать друг у друга перья, хлопали сломанными крыльями, штопором уходя вниз. В просветы окружившей ее черной стены Ариэль видела, как вертится вокруг себя Джереми Петт, выбрасывая в стороны руки подобно цилиндрам непонятной машины — двигателя карнавальной карусели, у которого вылетели стопоры и сгорели регуляторы, и вот теперь он вертится и вертится, пока не рассыплется осколками в ревущем взрыве. Чем больше ворон из него вылетало, тем сильнее он сжимался, усыхал. Одежда с него спала, обнажив тело — сморщенный ужас серой кожи. Уродливая голова моталась из стороны в сторону, бескостная, на шее, похожей на плеть. Вдруг она стала спадаться, последние пернатые черные твари выбрались из нее, теснясь, моргая красными бусинами глаз и тут же вцепляясь друг в друга, и голова съежилась, как спущенный шарик.
В этом невероятном визге, в этой вьюге перьев и хаосе когтей Ариэль видела, как падает усохший скелет тела, все еще вертясь, и подумала: «Он — сосуд».
Вороны налетели на нее. Они запутывались в волосах, лезли в ноздри, забирались в глаза, били по губам. Она пошатнулась, отступила, стараясь найти место, где можно обороняться на этом поле жизни, вдруг ставшем филиалом ада, и тут поняла, что на нее они летят лишь потому, что она оказалась между ними и немногими нетронутыми плетями ежевики, где еще есть ягоды, а они не успокоятся, пока не объедят все, не оставив ни единой.
Посмотри на меня, сказал кто-то.
Ариэль обернулась. Рядом с ней стояла та девушка.
Именно такая, какой Ариэль ее запомнила. В той же одежде, в той же драной соломенной шляпе, и смотрела на Ариэль теми же черными глазами — безмятежными и бесстрастными. И щеки были те же, что и тогда, — в подростковых угрях.
Идем со мной, сказала девушка.
Сказала без акцента, но голос ее был похож на тот, который когда-то, очень-очень давно, Ариэль слышала — и верила ему.
Девушка протянула руку — Ариэль ее приняла.
Вороны продолжали клубиться вокруг, но ни одна не пролетала между ними.
Ариэль не знала, кто двинулся первым — девушка или она, — но они пошли рядом через плети ежевики, держась за руки, а черный занавес ворон хлопал крыльями им в лицо и шипел в спину. Но ни одна не вторгалась в занятое ими пространство, и стена ворон расступалась перед ними. С пронзительным визжащим звуком раздавались в стороны стены черных перьев и блестящих багровых глаз — как разлетаются сухие листья, стрясенные с мертвого дерева.
Ариэль проснулась и осталась лежать, глядя в потолок. Там медленно вертелся вентилятор, очень тихо потрескивая. Солнце ярко светило сквозь светло-желтые занавески на окне. Где-то около «Бентон-плейс» лаяла собака. Проехал мотоцикл. Ариэль повернула голову на подушке, высматривая часы. Те, что стояли на тумбочке, сказали, что сейчас десять минут одиннадцатого — приятная симметрия стрелок. Ариэль потянулась, услышала, как хрустнул позвоночник, и начала было вылезать из кровати, но решила полежать до четверти одиннадцатого и попытаться обдумать свой сон.