Девушка поднялась на цыпочки, заглянула в таинственно мерцающее око Иллэ. Снова высмотрела себя – красивую…
Надо идти. Дома, верно, заждались. И сама соскучилась по старшему брату. Семь дней разъезжал далеко в горах по поручению малого схода. В пояс поклонилась крылатой кобылице:
– Храни волшебный камень, великая матерь небесного табуна!
На душе отчего-то стало нехорошо. Пышно ляпнула, точно возомнила высоко об умении слагать песенные слова, которым вовсе не обладала. Тушуясь, погладила белый бок лошади. Захотелось шепнуть просто: «Матушка»… И самой себе изумилась, замешкалась. С чего бы еще подобные нежности?
Звон колокольчиков послышался где-то. Наверное, на горе у жрецов. Ветер призывно шуршал снегом и палыми листьями. Илинэ вняла зову, пошла задумчиво к выходу. Постояла у валуна, верного стража кобылицы, молясь Дэсегею. Попросила божественного жеребца поберечь Иллэ, замкнуть пещеру от посторонних с темными мыслями.
Взывать к Белому Творцу стеснялась. Да и вряд ли долетел бы ее ничтожный голос до девятого яруса неба, где живет Величайший из богов.
* * *
Остроглазый Болот издали приметил рыжее пятнышко, когда объезжал предгорье. Пятнышко быстро двигалось по крутой тропе, что вела на гору с Каменным Пальцем. Очевидно, в долине кто-то захворал, и человек спешил призвать лекаря к больному.
Так подумал парень за мгновенье до того, как понял, что это Илинэ. Значит, кто-то занедужил в ее доме. Мысли наслоились одна на другую: женщинам заказано ходить к жрецам. Что же побудило девушку нарушить запрет?
Пока серый меринок приближался к горе, пошел первый в этом году снег. Вначале рухнула белая лохматая лавина, затем снег замедлился. Перистая стена стала крапчатой, как мелкоячеистый невод в синих водах Большой Реки, полный серебристой рыбешки-тугуна. А вскоре глаза, попривыкнув к снегопаду, снова стали зрячими.
Снег был пушист и спокоен. Конь не оскальзывался, забираясь вверх. В горах Болот быстро прокружил по тропам. Заглянул в расщелины, развернулся около Каменного Пальца и жреческих юрт, из которых никто не вышел. То ли в долину отправились озаренные, то ли наступило время молитв.
Илинэ как в воду канула. В тревожную голову закралось нехорошее подозрение. Не Отосут ли, а и того хуже, Абрыр, могут дать ответ, куда она запропастилась?
От дрянной мысли Болоту стало так гадко, словно он наступил на огненную сардану, расцветшую посреди тропинки вопреки зимнему холоду. Наступил, да еще втоптал в снег нежные лепестки, и они погибли под грубой пятой, как язычки живого пламени… Обветренные щеки парня загорелись от стыда сардановым цветом. Подставил лицо ветру и поскакал, сам не зная куда.
Кто дал ему право выслеживать Илинэ? Покамест Болот ей даже не жених. Неизвестно, удачным ли окажется обещанное матушкой сватовство на другой год после Посвящения. Если повезет сейчас найти девушку, как отвертеться от встречного вопроса, что он-то потерял в этих горах? Сказать: вот, дескать, прогуливаюсь здесь иногда от безделья, коню моему по скалам нравится лазить? Изворачиваться скользкой змеею, лгать, улыбаясь криво растянутым ртом… Тьфу! Болот аж сплюнул в досаде. А что, если молвить, как есть: «Не могу без тебя?..»
Потянув поводья, парень уныло вперился в Каменный Палец, уставленный в небо несокрушимой твердыней. Подобным должен быть настоящий ботур – решительным и неколебимым… Ну почему, почему он, отпрыск двух славных воинских родов, такой всегда неуверенный?
Сколько матушка сил израсходовала, чтобы вырастить его мстящим воином! И ведь никто не скажет, что Болот не закален и не вынослив. Он, до сих пор не прошедший Посвящения, считается одним из лучших борцов заставы. Драться на кулаках с ним никто не выходит даже в праздничных состязаниях. Не потому, что большой и сильный. Есть в Великом лесу повыше ростом и могучее…
Весну назад на дружеской встрече с воинским кочевьем южных тонготов, пока старшие рассиживались в Двенадцатистолбовой за кумысной беседой, молодежь затеяла кулачные бои. И все не было перевеса у поединщиков – то тонготский сонинг победит, то эленец.
Одному чужому молодцу вовсе не нашлось равного среди молниеносных. Расхаживал меж своими, коренастыми, гора горой, огромный и долгорукий. Устрашающе поигрывал катучими шарами мускулов, хвастливо на всех посматривая. То ли отец его происходил из племени шаялов, что славятся великанским ростом, то ли мать… Ну, то не важно. Да только был, пожалуй, еще и покрупнее шаяльских родичей.
Кучка уязвленных ботуров вытиснула в ристальный круг упирающегося Болота. Кто-то крикнул: «Эй, непосвященного-то куда?» Слушать не стали, раззадоренные. Сонинги одобрительно загомонили: достойный противник человеку-горе!
Верзила оказался на полторы головы выше Болота, но кивнул, оглядев. Подойдет, мол, не бойтесь, не заставлю мальчишку долго страдать.
Почти треть времени варки мяса колошматил сонинг парня. Уже и Модун, выйдя из Двенадцатистолбовой, собралась бойню прекратить. К кругу прорывалась, расталкивая народ. А Болот, ослепленный болью, кровью и потом, не видел вокруг ничего и ни о чем не помнил. Знал только одно: стоять! Собирался избитым в сплошной синяк телом, складывался непокорной тальниковой ветвью, выпрямляясь с хрустом: стоять! Стоять, ты, рохля, именем Меч!
Только когда голова загудела глухим чугуном и плоть перестала ощущать боль, выбеленные беспамятством глаза вдруг ясно узрели мишень, которую Болот привык видеть перед собой на поляне двух кедров. Мишень – черное, издырявленное стрелами сердце… И он достал его кулаком! Бесчувственный к чужим ударам, вбивал в ненавистную цель оба кулака до тех пор, пока она не рухнула под рев толпы. Ошеломленный сонинг сдался, не веря тому, что малец его поборол.
А Болот выстоял. Перенес увесистые шлепки по плечам – так воины с обеих сторон выражали свое восхищение. Вытерпел уважительное, отнюдь не слабое объятие поколоченного сонинга, сумевшего кое-как подняться. Лишь волчком крутанулся после честной матушкиной оплеухи, отпущенной от всей души… Стоять, Меч, стоять!
Крепко досталось младой чади от обоих багалыков. Хорсун совестил: без дозволения устроили чреватый обидами бой! В трусости ботуров обличал. «Что, удальцы, юнца на потраву выкинуть не постыдились? Почему ты, ты или ты – с презрением тыкал железным пальцем – супротив тонготского дружника не вышли? Здоровенным вырос мальчишка, быков на плечах таскает играючи, так и в схватку его? Бесправильной дракой неломанного, Посвящением неиспытанного?! На миг вас оставить нельзя, норовите седины мои позором покрыть!»
Парни вздыхали тяжко, с ноги на ногу переминаясь. На Болота багалык и мельком не глянул…
Чужой коротыш-воевода щелкнул своего незадачливого сонинга в пузо. До лба не то что не дотянулся, а не смог бы и допрыгнуть. Рявкнул столь оглушительно – эхо пугливым зайцем заскакало в горах! Головы воинов враз пригнулись, будто все макушки срезало копьем. А старый тонгот повернулся к Хорсуну, хлопнул его по спине и захохотал. Брови нахмуренного багалыка разгладились – тоже рассмеялся. Кивнули друг другу, чем-то довольные. Может, каким-то соглашением в Двенадцатистолбовой…