– О чем?
Он прятал глаза, и это подтвердило ее худшие опасения. То, что она узнала о нем, – правда.
– Мне звонила Раиса…
– Да?
Он старался придать выражению лица и голосу безразличие, но их фамильное подергивание губами выдало его с головой.
– Она сказала, что ты приставал к ней!
– Врет. Кому ты веришь, мне или этой… шлюхе?
– Она не шлюха, Леон. Подлая, расчетливая стерва, но не шлюха. Наш отец никогда не женился бы на…
– Наш отец! Наш отец! – взъярился Леонтий. – В его годы заниматься сексом с женщиной, которая ему в дочери годится, просто… омерзительно. Он запятнал память нашей матери! Растоптал все лучшее, что было между нами!
– Ты о чем?
– О нашем проклятом детстве. В те немногие часы, которые мы проводили вместе с ним, он говорил о маме, о том, как она любила всех нас… и его. Глаша хотя бы по возрасту ему подходила! Мне стало противно общаться с ним… Как представлю, что он… что они…
Взгляд Нелли – пристальный и пронизывающий – заставлял его ерзать на стуле и покрываться лихорадочным румянцем.
– Ну? Что они?
Леонтий смешался и замолчал. Он сжал руки и громко дышал, глядя мимо сестры. Его ноздри раздувались, будто у быка на корриде.
– Ты сама знаешь… Раиса хочет вбить клин в наши отношения, перессорить нас! Неужели не ясно?
– Она сказала, что ты пытался… изнасиловать ее…
– Ха-ха-ха-ха! Ха-ха-ха… Ее? Боже упаси! После папы я бы к ней и пальцем не притронулся. Она для меня прокаженная… прокаженная!
Он с такой яростью выкрикивал каждое слово, что Нелли невольно подалась назад: не ровен час, запустит солонкой или перечницей. В детстве Леон мгновенно впадал в бешенство и запросто мог что-нибудь разбить, даже накинуться с кулаками. С возрастом он переборол свой психоз и научился держать себя в руках.
Распаленный, он не заметил ее реакции.
– Как она посмела звонить тебе? Это заранее спланированная акция! И ты повелась на ее штучки?
– Спланированная акция… – укоризненно произнесла Нелли. – Ты не на совещании по маркетингу, Леон. Мы – родные брат и сестра, будь любезен говорить человеческим языком.
Он стих, поник, словно шарик, из которого выпустили воздух. Его глаза подернулись предательской влагой. Нелли всегда была авторитетом для него, когда не стало мамы, она одна жалела его, вникала в его проблемы, давала советы и помогала принять правильное решение. Он до сих пор обращался к сестре каждый раз перед ответственным шагом. Не одобри она идею «французского» ресторана, Леонтий бы отказался от проекта. Но заглядывать в замочную скважину, вмешиваться в его личную жизнь – это уже перебор! Она все-таки ему не мать.
– Я уже вырос из коротких штанишек и не позволю поучать себя!
Нелли спокойно восприняла его последний всплеск:
– У меня обеденный перерыв заканчивается. Давай говорить начистоту. Тебя тянет к Раисе? Я имею в виду…
– Почему ты не ешь? Не нравится? – перебил он.
– Значит, она ничего не придумала.
– Что мы обсуждаем? – вяло огрызнулся Леонтий. – Я не считаю нужным оправдываться там, где нет моей вины.
– Ты просто не успел провиниться…
Суп в фирменной тарелке с вензелем Л и Р остыл, на поверхности плавали янтарные кружочки жира. Морковь была нарезана звездочками и составляла приятную цветовую гамму со спаржей и зеленым горошком. Почему так легко добиться гармонии в чем угодно, кроме взаимоотношений между людьми? Если бы Леонтий преуспевал в семейной жизни так же, как в бизнесе!.. Они с Эммой не любят друг друга. Зачем было жениться?
На губах Нелли появилась брезгливая усмешка:
– Чем она тебя привлекла, эта музыкантша?
– Я ее ненавижу, ненавижу!
– От ненависти до любви рукой подать, братец. Что в Раисе такого, чего нет в твоей жене?
Она спрашивала с искренним любопытством женщины, которая еще не была замужем.
– Как ты можешь сравнивать? Эмма следит за собой, она всегда подтянута, одета с иголочки. А отцовская пассия ходит по дому распустехой, волосы кое-как собраны в пучок, халат нараспашку, коленки сверкают… Я бы на его месте не потерпел!
«Он или не отдает себе отчета в истинном положении вещей, или валяет передо мной дурака, – раздраженно думала Нелли. – Раиса соблазняет его, и он поддается. Чего доброго, он разведется с женой и… Нет, этого я не допущу!»
– Не хватало, чтобы вы с папой сцепились из-за мачехи… Вот конфуз будет!
– Хватит, Неля. Есть же предел цинизму!
– Зато мужская похоть безгранична, – вызверилась она. – Сначала отец, теперь ты… Для вас нет ничего святого, когда речь заходит о молодой плоти, о голых коленках, о доступных прелестях приезжих девиц. Они берут вас на живца.
– Остановись, сестра, – угрожающе сдвинул брови Леонтий. – Прекрати немедленно. Иначе я за себя не ручаюсь…
– И что ты сделаешь? Ударишь меня? Давай…
– Раиса добилась своего, спровоцировала скандал! Мы здесь ругаемся, а она там торжествует. Мы передеремся, и она приберет к рукам наше наследство. Отец оформит завещание на ее имя.
– Не о том говоришь!
– Наверное, я кажусь тебе меркантильным, но справедливости ради квартира, дача и все вещи, к которым прикасалась наша мама, которые помнят ее взгляд, ее тепло, должны остаться нашей собственностью.
– И поэтому ты взялся приставать к Раисе? Думаешь, она с тобой поделится?
– Ты нарочно меня дразнишь… – Леонтий выдохнул и откинулся на спинку стула. – Я раскусил твою тактику. Довести брата до белого каления, чтобы он пошел и свернул голову этой…
– Замолчи! – Нелли оглянулась, понизила голос. – Это же не стены, а картонные перегородки. Каждое наше слово слышно.
– Соседние кабинеты пусты. Чего ты испугалась? Мне, например, нечего скрывать! А тебе?
– Раиса пригрозила рассказать все сначала Эмме, а потом отцу, если ты не оставишь ее в покое.
Пунцовое от негодования лицо Леонтия дрогнуло, рот уехал куда-то в сторону, глаза выкатились из орбит, и вся его привлекательность исчезла.
– Что-о? Она не посмеет…
– Поделилась же она со мной своими проблемами… вернее, проблемой.
Это и в самом деле было убедительным аргументом. Раз мачеха рискнула признаться Неле, пожалуй, она может настучать отцу и наговорить всяких гадостей Эмме… С нее станется. Дрянь! Ишь как осмелела, видать, чувствует твердую почву под ногами. Отец попал к ней под каблук, он поверит этой лживой твари, а не родному сыну… Ревность глаза застит, и пиши пропало!
Мысль о позорном разоблачении была настолько невыносима, что Леонтий заскрипел зубами.